Тридцатого уничтожить!
Шрифт:
Ствол был толстым, казался скользким и непослушным, и он раза три-четыре скатывался вниз, не преодолев и двух метров. Каждый раз он больно стукался о землю, но это его не останавливало, а, напротив залезть наверх во что бы то ни стало. Должен! И не только забраться наверх, но и прыгнуть оттуда в воду.
Первую часть задуманного маленький Савушка выполнил, но вторую... Когда он оказался среди ветвей и глянул вниз, ему показалось, что вода находится где-то страшно далеко и он обязательно разобьется. У него закружилась от страха голова, и он
Андрюша, вскоре вернувшийся с добрым ломтем краюхи, не обнаружил своего приятеля на берегу и в страхе начал бегать у воды, выкрикивая его имя. Андрей знал о страхе Савелия перед высотой, ему и в голову не могла прийти мысль взглянуть наверх, пока не услышал какие-то странные звуки.
– Андрю-ю-ю-ша-а-а!
– тихо и жалобно скулил Савушка.
– Савка!? Ты?! Слава тебе, Господи!
– обрадовался он.
– Я уж подумал, что ты утонул. Это надо же: залез все-таки! Упрямый шельмец!
– это слово часто говаривала ему тетка.
– Неужели еще и прыгать будешь?
– Бу-у-у-у-д-у-у...
– хныкал он.
– Если руки оторвутся-а-а...
– Зацепился, что ли?
– нахмурился Андрей.
– Сейчас, погоди чуток, я помогу тебе!
– Он начал быстро взбираться на дерево.
Савелий сейчас очень явственно вспомнил то чувство, что охватило его, когда он увидел взбирающегося к нему Андрюшу: стыд, злость на себя. Неужели он такой трус, что не сможет прыгнуть вниз?
Там же вода, а плавать он уже умеет. Да и прыгать он будет ногами вниз, а не как Андрей, вниз головой. Единственное, что нужно сделать, это отпустить руки от дерева. Если он этого не сделает, то все будут думать, что он действительно законченный трус! Нет, этого нельзя допустить! Будь, что будет!
Савелий отпустил руки и полетел вниз. Ему казалось, что он летит очень долго, целую вечность! Какое же это упоение! Свободный полет. Душа запряталась куда-то глубоко-глубоко, к горлу подкатило что-то необъяснимо щекочущее. Ура! Он летит! Смотрите, он летит, как птица! Лети... в этот момент сначала ноги, а потом и его задница больно стукнулись о воду, и он мгновенно погрузился с головой, но тут же, заработав руками и ногами, выплыл и громко прокричал, выплевывая воду:
– Андрюша, ты видел? Видел? Я прыгнул! Прыгнул в воду, как ты! Ты видел, я не трус!?
– Видел, Савка, видел! Ты молодец! Самый настоящий молодец!
– махал ему Андрюша с дерева, радуясь от души за друга.
– Я еще, еще хочу...
Савелий стоял перед заколоченной крест-накрест калиткой, и тяжелое предчувствие охватило его, защемило сердце. Он оглянулся вокруг, словно в поисках помощи и заметил согбенную под тяжестью лет сухонькую старушку. Одной рукой она опиралась на суковатую палку, а другой несла полную авоську с продуктами из сельмага.
– Здравствуйте, бабушка! Давайте помогу вам!
– Савелий взял у нее сетку и пошел рядом.
– Вот спасибо, милой. Совсем упарилась: на
– Чтой-то не признаю тебя, милой?!
– А вы давно здесь живете?
– Давно не давно, а, почитай цельну жисть. И чей ты будешь? Не сродственник ли Вороновых? У ихнего дома, вижу, стоял.
– А вы Андрея Воронова давно видели?
– с волнением спросил Савелий, словно не слыша ее вопроса.
– Так нет уже твою Андрея, - просто, без всяких эмоций проговорила старушка.
– Погиб он. На войне проклятой и погиб. С год иль два тому будет. Вскоре и Зинка, его тетка, померла, царство ей небесное.
– Она степенно перекрестилась и вновь взглянула на Савелия.
– Я признала тебя, сынок. Вы дружковали с Андрюшкой-то. Имя твое только вот запамятовала.
– Савка я, - глухо проговорил он.
– Точно, Савушка! Ох и огольцы были, не приведи Господи! Ты, сынок, не держи в себе-то - заплачь и вскорости полегчает. Истину говорю! Да, давненько ты, милой, не был здеся, давненько, - она укоризненно покачала головой.
Савелию нечего было сказать в свое оправдание, и он пожал плечами.
– Спасибочки, милой, пришло я. Может быть, на чаек заглянешь? старушка ткнула палкой в сторону своей древненькой, сильно покосившейся хибарки с двумя окнами.
– Одна я и осталась: кто помер, кто уехал далече. Совсем забыли свою старую мать.
– Ее глаза привычно заслезились.
– Ладно, пойду, пожалуй, прилягу... замаялась совсем. Ох, ноженьки мои, ноженьки. Старушка подхватила у Савелия свою авоську и, шаркая старенькими, почти развалившимися ботинками, поплелась к своему последнему прибежищу.
Савелий не помнил, как добрался до дачи Ланы: память кидала и кидала его в прошлое, когда они с Андреем бегали беззаботные и счастливые, несмотря на то, что не всегда ели досыта, не всегда имели одежду и обувку. Потом работа на заводе. Потом, потом Афганистан. Афганистан, где каждый человек рядом с тобой оценивался по самой высокой шкале. И часто ценою этой являлась сама жизнь.
Сидя на даче, обо всем этом и о многом другом размышлял Савелий, уставившись в одну точку перед собой. Со стороны могло показаться, что он внимательно слушал и смотрел на экран телевизора, где бушевали человеческие страсти, но его отсутствующий взгляд говорил о другом.
Лана вошла в комнату и увидела его неподвижную фигуру. Она была вся мокрая от дождя. Фильм уже кончился, и экран серебрился в темноте. Лана, решив, что он заснул, сняла плащ и тихонько повесила на гвоздь. Затем осторожно подошла к нему, чтобы испугать, но неожиданно заметила его открытые глаза и неподвижный взгляд, направленный в никуда:
– Добрый вечер, Савушка.
Савелий не отозвался: то ли не услышал, то ли не захотел услышать.
– Добрый вечер!
– громче повторила она, прикоснувшись к его руке.