Тринадцатое дитя
Шрифт:
Я встала в кровати и обвела взглядом свой маленький дом. Меррик не уточнил, когда вернется, и я не знала, чем мне заняться. Как провести первый день на новом месте.
Мое внимание привлекла медная ванна, и я вдруг осознала, что от меня плохо пахнет: грязными сальными волосами, кислым потом. Казалось, этот противный запах заполняет всю комнату. Я и не помнила, когда в последний раз принимала ванну, и мне вдруг отчаянно захотелось смыть с себя следы прошлой жизни. Растереться мочалкой, пока верхний слой кожи не счистится вместе с моим прежним «я», а потом все стечет в слив и исчезнет
На кухне был кран с ручным насосом, и я принялась за работу: наполняла ведро за ведром, нагревала их на огне, а кипяток выливала в ванну. Я сняла грязное вонючее платье и старые чулки и бросила их в горящий камин. Теперь я буду носить ту одежду, которую для меня создал Меррик. Мне больше никогда не придется ходить в затасканных обносках, доставшихся мне от старших сестер.
В ванне было достаточно места, чтобы вытянуться в полный рост и скользнуть под воду, что я и делала, когда мыла голову и терла себя жесткой мочалкой. Наконец моя кожа сделалась чистой и гладкой, как морской камушек. Я сидела в воде, пока она окончательно не остыла. Пока я не покрылась мурашками, пока пальцы на руках и ногах не сморщились, как чернослив.
Завернувшись в мягкое банное полотенце, я подошла к шкафу, изучила его содержимое и выбрала платье из желтой саржи. Воротник украшала искусная вышивка: крошечные белые маргаритки. Меня поразило, как тщательно Меррик продумал каждую мелочь, каждую деталь моей новой жизни в Междуместье. Меня поразила его невероятная щедрость. Ему было необязательно создавать для меня столько красивых нарядов. И пуховую перину, и такое количество подушек и покрывал. Меня осчастливила бы даже малая доля того, что он мне подарил. Но он осыпал меня дарами.
На завтрак я поджарила хлеб и сделала бутерброд с толстым ломтиком темно-оранжевого сыра, который нашла в холодильном ларе. Спешить было некуда. Устроившись в кресле, я медленно ела и размышляла, чем сегодня заняться.
Краем глаза я заметила движение в дальнем углу, но, когда посмотрела в ту сторону, там было тихо. Ничто не шевелилось. Но вдруг что-то прошелестело в другом углу.
Я знала, что, кроме меня, здесь никого нет. Ни в доме, ни во всем Междуместье.
А потом… Что-то мелькнуло на самой границе моего поля зрения, так что я уловила движение, но не смогла разглядеть, что его создает. Я напряглась, вслушиваясь в тишину. Что это? Может быть, мыши?
Мыши меня не пугали. В этом странном, таинственном мире, где я оказалась совсем одна, мне бы не помешала компания, пусть даже усатая и покрытая мехом.
За спиной послышался едва различимый шорох. Я стремительно обернулась и успела заметить, как шевельнулась одна из книг. Я удивленно моргнула. У меня на глазах книга открылась. Зашелестели страницы, словно их перелистывала чья-то невидимая рука, и остановились на первой главе. Оглядевшись по сторонам, я заметила, что многие книги тоже лежали открытыми, словно приглашая меня приступить к чтению, как велел крестный.
Я отвернулась от них. Мне не хотелось разглядывать пугающие картинки. Не хотелось забивать себе голову мудреными словами вроде «термопунктура», «трепанация» и «абсцесс». Мне нравилось помогать старой знахарке
Я решила выйти из дома. Возможно, деревья, наколдованные Мерриком, обладают целительной магией, которую я смогу продемонстрировать ему позже. Но как только я взялась за дверную ручку – восьмиугольник из граненого зеленого стекла, чистого, как горный хрусталь, – снаружи поднялся ветер, пронесся по черной долине, просвистел мимо моего домика, так что в окнах задрожали стекла. От его воя у меня заложило уши, а по спине пробежала дрожь.
Я отдернула руку от двери, и буря вмиг улеглась. Я прищурилась, снова взялась за ручку и рывком распахнула дверь. Дождь хлынул внезапно. Колючие холодные капли летели мне в лицо, жалили, словно сердитые осы. Волей-неволей пришлось закрыть дверь, да еще и налечь на нее всем весом, чтобы преодолеть сопротивление ветра. Буря тут же затихла.
Я в третий раз потянулась к дверной ручке, но застыла, ощутив силу неудержимой стихии, которая затаилась снаружи и готовилась снова обрушиться на меня, если я попытаюсь выйти из дома. Я убрала руку.
– Ладно, – сказала я вслух, уверенная, что крестный меня услышит, где бы он сейчас ни был. – Понятно.
С сердитым вздохом я плюхнулась в кресло и схватила первую попавшуюся книгу. «Трактат об особенностях человеческой анатомии». Я устроилась поудобнее, перекинула ноги через подлокотник, открыла книгу и начала читать.
Я читала несколько часов. Пока у меня не онемело тело. Пока онемение не сменилось покалыванием. Пока строчки не начали сливаться, а слова не утратили смысл. Лишь тогда я поднялась, потянулась и пошла искать медицинский словарь, который видела вечером накануне.
Словарь быстро нашелся. Я изучила незнакомые слова, которые мне было трудно даже произнести, не то чтобы понять их значение, и снова открыла анатомический трактат. Я решила перечитать его еще раз и попробовать разобраться, что к чему.
Я читала внимательно, вдумчиво, постоянно сверяясь со словарем, и постепенно – очень постепенно – сложный текст начал обретать смысл, превращаясь во что-то такое, что я могла бы запомнить, уложить в голове, объяснить и, самое главное, применить в деле. Я отложила книгу только тогда, когда у меня в животе заурчало так громко, что мое внимание отвлеклось от трактата.
Часов в доме не было, и в отсутствие солнца – за окнами царила бесконечная ночь – я не могла даже примерно сказать, сколько сейчас времени.
Но я проголодалась и села обедать. В холодильном ларе нашлась тарелка с нарезанной ветчиной, которую я не заметила раньше. Я сделала себе бутерброд. Здесь никто не следил за моими манерами, никто не кричал и не бил по рукам, и я макала бутерброд прямо в горшок с горчицей, упиваясь свободой делать то, что захочется, и брать все, что вздумается, не считаясь ни с чем, кроме собственного удовольствия.