Троецарствие
Шрифт:
— И вправду, Фёдор Борисович! Живой! — свирепое лицо бородача неожиданно расплылось в широкой улыбке. — Не соврал, выходит, Василий. А я ведь поначалу его чуть в поруб не сунул.
— А как же моя грамота с царёвой печатью? — заулыбался я в ответ, чувствуя как разжимаются на сердце тиски сдавившей его печали. Радость этого здоровяка была почти осязаемой, наполняя душу теплом. — Или Васька её по дороге потерял?
— Не, государь, — тряхнул гривой волос воевода. — Грамотка была. Иначе я бы его вместо себя воеводой в Мангазее не оставил. Но грамотку и подделать можно. Вдруг меня очередной самозванец вместе с пушным обозом сюда выманить решил?
— Главное дошёл, — неожиданно для себя самого, я соскочил с коня и обнял этого бесстрашного человека, решившегося на беспримерный переход, чтобы прийти мне на выручку. — Рад тебя видеть, Давид Васильевич. А за то что и сам не сгинул, и людишек воинских в целости довёл, жалую тебя в стольники.
— Благодарствую, государь, — грохнулся здоровяк на колени. — Я холоп твой верный. Нужда придёт и живота не пожалею.
— По заслугам и награда, — поднял я воеводу с колен. — Фёдор Петрович, — обернулся я к князю Барятинскому. — Не угостишь ли ты нас с Давидом мёдом хмельным? О том, что дальше делать будем, поговорим. Никиту, опять же, помянем.
— Так сколько ты, Давид, с собой людей привёл,? — спросил я, когда мы втроём расположились в хоромах князя Барятинского.
— Тысячу двести воинов с собой из Сибири и ещё шесть сотен стрельцов в Архангельске, Холмогорах и окрестных острожках и городках набрал, — пробасил в ответ Жеребцов. — Нечего им там без дела сидеть, когда царь к себе на подмогу зовёт. Дня через три сюда подойдут. В том, надёжа, не сомневайся.
— И обоз с ними?
— Обоз я в Костроме оставил, — покачал головой воевода. — Чего его всюду за собой таскать. По повелению патриарха Иакова всё сдали в Ипатьевский монастырь на хранение отцу Феодосию.
— Тот сохранит! — задорно фыркнул Барятинский. — Тут можно не сомневаться. Только забрать назад сохранённое добро, даже Фёдору Борисовичу непросто будет.
— Пожалуюсь отцу Иакову, — усмехнулся я. — Тот его пастырским словом усовестит. Мне другое интересно. Как ты, Давид, с этаким грузом по тундре пройти смог?
— Так я местных нанял, — опрокинул в себя кубок с медовухой Жеребцов. — У них по тем местам с оленями шагать, ловко получается.
— Мда. Олени — хорошо. Это тебе не самолёт.
— Прости, государь, что молвил ты, не разобрал.
— Молодец, говорю, — отмахнулся я и замер, вспомнив одну деталь из прошлого Жеребцова — Слушай, Давид, а ты не со Ржева родом?
— Со Ржева.
— Всё, тогда собирайся со мной в дорогу. Хотел я тебя с твоим войском в Переяславль отправить. Осенью на Москву пойдём, — пояснил я воеводе. — Но твои люди и без тебя до города дойдут. А мы с тобой вдогонку войска, что к Вязьме идёт, поскачем. Ну, и по дороге, в Ржев заглянем. Может, хоть ты им объяснишь, что негоже перед своим государем ворота закрывать.
— Идут, Иван Александрович! Как есть идут!
— Да вижу, что идут, — мрачно процедил в ответ Колтовский. — Значит, будем встречать. Жаль только, что гостинцев для дорогих гостей приготовить не успели.
Сетовать на отсутствие времени, каширский дворянин
Князя Михаила новоявленный вяземский воевода уважал. Молод ещё совсем, а своё умение полки в бой водить, уже успел показать. Великим полководцем может стать, если на то Божья воля будет.
И вот сейчас, смотря на вытянувшуюся вдалеке длинную колонну всадников, двигающуюся в сторону города, воевода понимал, что теперь его черёд пришёл, воинскую доблесть проявить. Только вместо славы и милости царской, смерть ему за то единственной наградой будет.
— Эва их скока! — зычно протянул молодой детина из посадских людишек, зачем-то крепко прижав топор к груди. — Силища!
Народ вокруг встревоженно загудел, со всех сторон всё чаще начали раздаваться встревоженные вскрики, грозя обернуться паникой. Колтовский начал уже жалеть, что позволил всему этому мужичью взобраться на стену. А только был ли у него выбор? Шестью холопами с коими он вчера в город въехал да неполной сотней городовых стрельцов с казаками, врага на стене не остановить. Да и стены те обветшали совсем, от крепостного рва лишь одно название осталось, пушки чуть ли не мхом покрылись! Утратила Вязьма боевой задор за ту сотню лет, что Смоленск его от угрозы с Запада закрывал, остепенилась. Вот теперь за то собственной кровушкой платить и придётся.
— Не выстоять нам, воевода, — вновь мрачно пробасил стрелецкий десятник. — Сомнут они нас.
— Сомнут, — буркнул в ответ Колтовский, небрежно смахнув пот со лба. День уже начал клонится к вечеру, но летний зной замешанный на гари сожжённого вчера посада, ещё не спал. — А только выхода, кроме как сражаться, у вас нет. Раз сразу вору, как он к Москве подошёл, не поклонились, добра не ждите.
Вражеское войско, между тем, подошло к Вязьме, брызнуло конными отрядами в стороны, с явным намерением перекрыть все выходы из города, встало сразу за ещё дымящимся пепелищем выгоревшего посада, на глазах обрастая шатрами. Тут и там запылали костры, засуетились холопы, на небольшом холме почти напротив главных ворот начали устанавливать несколько пушек.
— Напоказ лагерь разбиваюсь, — мрачно прокомментировал Степан, старший из холопов Ивана Колтовского, успевший изрядно повоевать ещё с его отцом. — Хотят показать, что не уйдут никуда, покуда город не возьмут.
«Вестимо напоказ», — мыслено согласился с ним воевода. — «Запугать хотят. Ночевать они в городе собираются. Нам и первого приступа не отбить».
Вскоре, ожидаемо, к воротам подъехал парламентёр и предъявил ультиматум, требуя именем царя Дмитрия немедленной сдачи города его гетману, пану Яну Петру Сапеге, грозя в противном случае предать Вязьму огню и разорению.