Тропинкой человека
Шрифт:
Вампиры согласно промолчали.
Карини повернулась к Фаргелу:
— Рассказывай все, что знаешь о нем: о его семье, друзьях, знакомых, о его девушке. Говори все, чтобы мои ученики сумели найти твоего Кешу раньше, чем этот вампир с мозгами и опытом молочного щенка вытворит что-то еще!
Глава 64
— …Я еще раз повторяю: берите самое необходимое и переезжайте отсюда! Чего егозитесь? Маленькие дети, что ли?! Деньги я принес.
— Кеша, мы все-таки побудем здесь, — возразила мама. —
— Я что, непонятно объясняю? Чтоб завтра вас тут не было! Деньги на первое время есть? Есть! Вот и собирайтесь! Некогда рассусоливать!
Родительница насупилась и сделала вид, что меня не слышит. Это она зря:
— Мама!!
— Что «мама»?! — она упрямо вздернула подбородок. — Я уже, слава Богу, тридцать восемь лет как мама!
— Тридцать восемь? — поразился я. Кто бы мог подумать. — Однако, если мне только двадцать…
— Не, не тридцать восемь, конечно, — она смутилась. — Это я живу тридцать восемь лет. Нечего цепляться к словам!
Из ванной комнаты вышел отец, прошел на кухню. Хлопнув дверкой настенного шкафа, достал бокал. Налил чай. Сел за стол, взглянул на сына затуманенными глазами. И чего того принесло в три часа ночи? Мне даже неловко стало.
— И долго это будет продолжаться? — неожиданно агрессивно вопросил отец хриплым спросонок голосом.
Я безмолвно уставился в его недовольные глаза, всем своим видом показывая: знать ничего не знаю, ведать не ведаю. И вообще — о чем зашел разговор?
— Я тебя спрашиваю! — рявкнул папа, заметив, что любимый сын почему-то не торопится с ответом.
— Чё? — робко спросил любимый сын, мгновенно забыв о своих сверхвозможностях: родительский гнев — это штука такая… опасная.
— Долго мы с матерью из-за тебя нервничать будем?
Вот оно что… Я стыдливо потупился, философски размышляя о причине возникновения во-он той царапинки на кухонном столе. Ножом столешницу порезали или вилкой прошлись? Скорее ножом, но тогда бы и царапина была побольше…
Бах! Кулак отца с силой опустился рядом с чашкой: наверное, мое поведение бате не понравилось. Чашка подпрыгнула, позвенела ложечкой и пошла на снижение. Ее встретил прыгнувший вверх стол и ночную тишину снова разогнал веселый звон.
— Ну что ты гремишь? Люди же спят! — запричитала мама.
Отец промолчал. Он пристально смотрел на меня и ждал ответа. Нехорошо так смотрел, давяще.
— …Не знаю, пап, — вздохнув, признался я. — Ничего не могу сказать. Наверное, для всех будет лучше, если я пропаду на полгодика.
— Как пропадешь?! — ахнула мать.
— И куда ты направишься? — осведомился отец.
— Да есть одно местечко, — таинственно молвил я, попутно соображая, что говорить дальше. — Как-нибудь перекантуюсь.
Это родителю не понравилось.
— Значит, так! — постановил он. — Никаких перекантуюсь не надо. Завязывай со своей эфэсбэшной работой — с криминальным уклоном — и живи здесь. В нормальной семье, как все нормальные люди.
Я вздохнул. Если бы
— Пап… вам грозит опасность. Я хочу, чтобы с вами все было нормально.
— Это радует, — сухо заметил отец. — Но пока твое хотение счастья не принесло. Так что все, разговор окончен.
Блин!! Надеясь на чудо, я встретился с мамой глазами. Пока мы с папой спорили, она сидела молча, переводя взгляд своих внимательных глаз с мужа на сына — и обратно. Размышляет? Сомневается? Нет, чуда не будет: если мама занимает молчаливую позицию, значит, она согласна с отцом. Как же мне им все объяснить??
— Надька тут тоже панику развела, — буркнул отец. — Страшно, мол, ей: монстры всякие чудятся. Слезы в три ручья; не плачет — ревет белугой. Твоя работа, поди?
Я простодушно захлопал ресницами: как я могу работать за Надьку, если ей пореветь захотелось? Но сердце тревожно сжалось.
— Вижу, твоя, — заключил отец, по ему одному известным признакам разгадав, что творится у меня в душе.
— Кеша, — просительно начала мама, — скажи, что у тебя там происходит? У меня знакомые есть в милиции, брат моей подруги, тети Зои Ненашевой, там работает. Мы все уладим, ты только скажи. Может, ты деньги какие-то должен? Мы найдем эти деньги. Лишь бы тебя оставили в покое.
— Не, мам, не надо милицию! — я сделал попытку улыбнуться. Улыбка получилась вымученной и кривой. Немного подумав, она решила, что ошиблась лицом и убралась восвояси. — Вы тут навоображали себе ужасов. Все это — ерунда. Проблема — в элементарном соперничестве, я уже говорил.
— Так нам никто не угрожает? — едко спросил папа.
Хотелось бы покривить душой, но…
— Угрожает, пап, — твердо ответил я. Если б я не беспокоился, не настаивал бы на вашем переезде.
— Вот! — отец назидательно поднял вверх указательный палец. — Давай, выкладывай, во что вляпался? Да поживее! — гаркнул он, заметив, что я снова примерился размышлять.
Я посмотрел в его тревожные глаза, немного подумал… Нельзя говорить, нельзя!
— Не могу, пап, — отказал я несчастнейшим голосом. — Не могу. Поверь мне на слово, ладно?
— Нет, не ладно! — возразил отец, выкатив вперед и без того приличные буркалы. — Думаешь, вдосталь на свете пожил, много ума набрался? Нету еще твоего ума, не-ту! Вот столечко его, тютю!
Сложив пальцу щепотью, папа выразительно постучал по столешнице.
— А кабы ума было побольше, ты бы от родителей не таился, а резал бы правду-матку в глаза, какая бы она ни была, хучь какая!
Закончив тираду, отец снова подался вперед, налегая грудью на край стола. Дерево протестующее затрещало и, обреченно скрипнув, примолкло.
— Расскажи, Кеша. Все как есть расскажи, — попросила мама.
Я засомневался. Может, на самом деле рассказать?
Отец терпеливо ждал. Мать затаила дыхание.
— …Ладно, — сдался я. — Только все сказать не могу; так, в общих чертах…
— Нам и в общих чертах будет неплохо, — прогудел отец. — Для начала.
Я сделал вид, что не услышал концовки.