Тростник под ветром
Шрифт:
— Куда же?
— В Кисарацу.
— А оттуда опять куда-нибудь на фронт?
— Да, рассчитываем вылететь завтра в полдень.
— А сейчас ты зачем приехал?
— Получить самолеты.
— Правда, будто морской авиации не хватает?
— Да, очень уж крепко нас потрепали...
— А ты сейчас на каком самолете летаешь?
— Раньше летал на бомбардировщике. Но авианосцев почти не осталось. Теперь получаю армейский штурмовик «Рикко-1».
Неужели так мало авианосцев?
Да, можно сказать, почти не осталось.
Боже мой! Куда же они подевались?
Затонули у острова Уэйк и в Коралловом
– Да что ты! Но ведь там были одержаны такие победы!
Смешно, честное слово...— Кунио покачал головой. Сообщения, которые передаются здесь у вас в Японии, сплошная выдумка, несусветная чушь. Ничего похожего на истину! На фронте полный развал. Наверное, Токио тоже скоро начнут бомбить. Да, безусловно! Помешать этому больше не в нашей власти.
Это говорил Кунио, приехавший с фронта и, следовательно, знакомый с действительным положением вещей. Иоко содрогнулась от безотчетного ужаса.
— Ну хорошо, довольно об этом... Хочу сказать вам, Иоко, что мне очень жаль брата. Он вообще не годился для службы в армии и не любил военное дело. Такие люди, как Тайскэ, не приспособлены для теперешней жизни. Это представители «мирной расы». Им не хватает жизненной силы.
Слова Кунио больно задели Иоко. Внешне он изменился, но рассуждал по-прежнему. Чем же плохо принадлежать к «мирной расе»? Она уже готова была в' упор задать ему этот вопрос, но, закусив губу, подавила поднимавшийся в душе гнев.
Слова о «людях мирной расы, не приспособленных к жизни», которые осуждающим тоном произнес Кунио, говоря о покойном брате, нередко звучали в устах сторонников войны, к числу которых относился и Кунио. В эту эпоху жестокости и всеобщего одичания успех и власть принадлежали только грубым, беспощадным людям. «Может быть, Тайскэ действительно не хватало «жизненной силы», но как личность он стоял неизмеримо выше Кунио,— подумала Иоко.— И когда на земле вновь воцарится мир, люди помянут добрым словом именно Тайскэ, а не Кунио. Как пуста и бессодержательна его жизнь, полная показного блеска и мишуры! Недалек час, когда этот юноша погибнет в бою где-нибудь далеко от родины, под южными небесами, и быстротечная память о нем сохранится на короткое время лишь в сердцах нескольких его ближайших родных. Вся его жизнь так похожа на мимолетный «век» мотылька-однодневки!..»
В передней зазвенел звонок, кто-то вошел.
— Вот и Юмико... Хорошо, что успела!..-—взволнованная Иоко поспешно вышла в прихожую.
Юмико, в брюках, с сумочкой в руках, только успела подняться из прихожей на веранду. Как видно, она спешила, потому что тяжело переводила дыхание. Лицо, обращенное к сестре, так осунулось, что Иоко была поражена. Резко обозначились скулы, губы пересохли. Из-под шарфа, небрежно накинутого на голову, на лоб спадали спутанные пряди волос, глаза блестели лихорадочным блеском.
— Кунио-сан уже здесь. Иди скорей!
— Подожди минутку, я причешусь... Прости меня, Иоко!
В это «прости» было вложено много разных оттенков, по Иоко без объяснений все поняла. Плечи Юмико, торопливо переступившей порог своей комнаты, казались удивительно хрупкими. Тяжелый, изнурительный труд На заводе совсем надломил девушку. И вместе с тем и ее облике было в эту минуту нечто необычайно женственное, явственно ощущался трепет женщины, взволнованной предстоящим свиданием с возлюбленным, готовой
Она направилась по темной галерее в больницу. Захотелось поговорить с Уруки — хотя бы о положении на фронте. Постучавшись, она приоткрыла дверь в его палату. Уруки спал. Тусклый свет лампочки еще сильно подчеркивал болезненный, желтоватый цвет его лица.
Тем временем Юмико, сидя перед зеркалом, с лихорадочной поспешностью приводила себя в порядок. Ни помада, ни пудра не ложились как надо. Опа выглядела расстроенной; все душевное волнение отражалось во взгляде, во всех чертах. Бессознательно стараясь оттянуть время, она зачем-то прошла в столовую и спросила мать, подали ли Кунио чай. Потом внезапно, точно спохватившись, торопливо распахнула дверь в гостиную.
— Юми, здравствуй! — Кунио поднялся и широко расставил руки, как бы приглашая Юмико полюбоваться гноим импозантным видом. Юмико, прислонившись к закрытой двери, широко раскрытыми глазами смотрела на стоящего синего перед ней мужчину.
— Живой! — шепотом проговорила она и вдруг, |о'шо отдав себе отчет в трагическом смысле сказанных ею слов, прижала тыльной стороной руку к губам и, коротко всхлипнув, заплакала.
Слезы неудержимо лились по щекам, не столько от радости, сколько от жалости к самой себе. Ведь она два с лишним года неустанно, страстно ждала этой встречи. Слишком юная и неопытная, чтобы первой броситься на грудь Кунио, она не сделала ни шагу ему навстречу, продолжая все так же неподвижно стоять у двери, задыхаясь от волнения.
Кунио с некоторым удивлением смотрел на полудетскую фигурку Юмико. Он несколько растерялся и в то же время ощутил сознание собственного превосходства. В нем уже ничего не осталось от того студента, каким он был два года назад. За эти годы он узнал много женщин — уроженок острова Окинава, проституток в офицерских публичных домах на островах Тиниан и Сайпан, девушек голландского происхождения из семей бывших чиновников на острове Ява — всюду, где ему пришлось побывать. И по мере того как накапливались опыт и привычка к разврату, он постепенно утратил способность уважать женщину, ценить красоту любви. Если он явился теперь к Юмико раньше, чем навестил дом отца, то это объяснялось лишь желанием как можно скорее покончить с той клятвой, которой они обменялись перед отъездом на фронт. Сердце Кунио огрубело и очерствело. Обещание, данное Юмико, тяготило его. Он жаждал полной свободы, такой, какая, по его мнению, и пристала «морскому орлу». Ему хотелось одиночества — одиночества сильного, независимого и свободного мужчины.
Большими шагами он подошел к Юмико и положил руки на плечи девушки.
— Не надо плакать. Ведь я же вернулся!
— Да... Как тебе удалось?
— Приехал получать новые самолеты. Дали отпуск на день.
— Значит, ты опять уезжаешь?
— Да, завтра. Рано утром.
Юмико, неотрывно глядя ему в глаза, коротко кивнула. Она была готова к новой разлуке. Привычным жестом Кунио обнял ее за плечи, мягко привлек к себе на грудь и ласково поцеловал в губы. Потом, не выпуская из объятий, сказал: