Тростник под ветром

Исикава Тацудзо

— Эй, гражданин, постойте, эй!

Юхэй, не оборачиваясь, спустился вниз по ступенькам. Платформа была забита людьми. Вагоны, грязные, как мусорные ящики, были переполнены до отказа. Железнодорожники старались запихнуть внутрь тех, кто цеплялся за поручни, стоя на подножке. Падают и разбиваются вдребезги оконные стекла. Слышатся крики, ругань. Наконец поезд трогается. Из неплотно прикрытых дверей торчат руки и ноги.

Токио уже перестал быть местом, пригодным для человеческого существования. В ближайшие дни Юхэй собирался эвакуироваться в район озера Сува, в префектуру Нагано. Там, на берегах горного озера, наверное, хоть в какой-то степени еще сохранилась нормальная жизнь, остались люди, способные понимать красоту, ценить искусство, думать

об идеалах. Ничто не вызывало такого гнева и отвращения в Юхэе, как зрелище людей, потерявших человеческий облик. В его представлении человек всегда должен оставаться прекрасным, возвышенным, существом, наделенным высоким сознанием. Строгий, подтянутый костюм не только соответствовал аристократическим вкусам Юхэя, но и служил выражением его протеста против всего, что творилось вокруг. Это был его вызов слепой толпе. Однако этот вызов приносил мало пользы. Скорее наоборот, люди таращили на него глаза, смотрели со злобой, ругались: «Это еще что за подозрительный тип? Смотрите, даже булавку для галстука нацепил!.. Не знает, что ли, что сейчас чрезвычайное время?»

Юхэй отвечал улыбкой. Разве чрезвычайное время означает, что нужно одеваться в лохмотья? Или, потеряв разум, позабыв все на свете, вламываться, как стадо животных, в поезд, отталкивая друг друга?! Или разбивать стекла и забираться в вагон через окно? Неужели «чрезвычайное время» служит оправданием всему этому? Нет, они больше не люди, эта толпа. Дальнейшее пребывание в Токио стало для Юхэя невыносимым.

Перед отъездом нужно было наведаться в помещение своей бывшей редакции, оставить распоряжения касательно ликвидации дел. Выйдя из электрички, Юхэй подошел к знакомому зданию и поднялся вверх по лестнице. Давно уже не приходилось ему бывать здесь. На лестнице, в коридорах — на всем лежала печать запустения. Все здание пропылилось, как заброшенный склад.

Золоченые иероглифы «Синхёрон» на дверных стеклах блестели по-прежнему, но дверь была на замке. Бронзовая ручка покрылась налетом пыли.

Юхэй вошел в редакцию через боковую дверь. Просторное помещение опустело, нигде не видно было ни души. Когда-то в этой большой комнате работало около сорока журналистов, не замолкали их веселые молодые голоса, оживленные споры. Сейчас многие из них находятся под следствием в тюрьмах Иокогамы. Воспоминания о прошлом терзают душу. Юхэй отворил дверь в соседнюю комнату.

В большой комнате, служившей когда-то библиотекой и залом собраний, за огромным столом, один-одинешенек сидел Сэцуо Киёхара и, не снимая пальто, что-то писал, зарывшись седой головой в книги и справочники, огромной грудой наваленные на столе.

Наконец-то перед Юхэем была живая душа! Юхэй почувствовал благодарность, к Сэцуо за то, что тот оказался сейчас в этой комнате.

— Ты что, работаешь?

Киёхара поднял голову.

— О, кого я вижу! Разве ты уже выходишь на улицу?

— Ты каждый день работаешь здесь?

— Ну, не каждый, но часто.

— Здесь, наверное, холодно?

— Холодно. Я ношу с собой карманную грелку. Вчера день выдался хороший, по-весеннему теплый, а сегодня опять мороз. Когда ты едешь?

— В ближайшие дни. Не знаю, когда сумею достать билеты на поезд...

— Значит, как только достанешь билеты, сразу же уезжаешь?

— Да, собираюсь.

— Так, так...— Киёхара повернулся вместе с вращающимся стулом и устремил взгляд в окно.— Выходит, на некоторое время мы с тобой расстаемся...— в голосе его слышалась грусть. В нынешние тревожные времена, когда все обстоятельства — и положение на фронте, и обстановка в тылу, и средства связи — складывались скверно как на подбор, так скверно, что хуже нельзя,— всякая разлука может стать вечной. Кто знает, увидятся ли они вновь?

Юхэй постучал тростью об пол. Ему вдруг пришли на ум известные строчки классического китайского стихотворения: «Каждая встреча сулит разлуку...» Он почувствовал, как ему тяжело расставаться со старым другом.

— А ты намерен все время оставаться здесь, в Токио?

—

Да. Не то чтобы я твердо принял такое решение; просто, понимаешь ли, хочется своими глазами посмотреть на все, что будет происходить. Нужно своими глазами увидеть, как погибает Япония. Я обязан все это видеть...— Старый журналист говорил тихо, но в его словах звучала глубокая скорбь. Отлично понимая, что катастрофа неотвратима, он хотел теперь своими главами видеть эту трагическую картину,— несомненно, его вынуждала к этому мучительная любовь к родине. Для,Киёхара, долгое время изучавшего развитие государства через одну область — дипломатию, уничтожение Японии являлось не только гибелью матери-родины, не только национальной трагедией, но и уничтожением объекта трудов всей его жизни. Сложные чувства вынуждают его до последней минуты не покидать Токио.

Юхэй Асидзава хорошо понимал переживания старого друга. Он почувствовал, что не в состоянии вот так, сразу, в двух словах, распроститься с ним и уйти. Захотелось хотя бы поднять прощальную чарку в честь старой дружбы, условиться о новой встрече. Именно потому, что оба сомневались, суждено ли им встретиться вновь, немыслимо было расстаться, не условившись о новом свидании.

— Знаешь что,— сказал Юхэй,»— сейчас я закончу кое-какие дела, а потом давай поужинаем где-нибудь вместе. Ты чем-нибудь занят вечером?

— Я собирался навестить нашего бывшего генерального консула на Яве, который как раз находился там во время заключения японо-голландского соглашения о нефти... Впрочем, этот визит можно перенести на завтра. Но послушай, где же мы можем поужинать? Ведь рестораны-то все закрыты...

— Найдем где-нибудь. Многие, очевидно, торгуют, так сказать, с черного хода. Попробуем заглянуть в «Сан-котэй». Удобнее всего после пяти часов...

Они договорились, что пойдут вместе. Киёхара опять склонился над столом и углубился в работу, потирая озябшие пальцы. На улице крепчал холодный северный ветер, вдали, высоко в небе, болтался коричневый аэростат воздушного заграждения.

Юхэй прошел в комнату, где происходила ликвидация дел. Когда все необходимые распоряжения были отданы, он позвонил по телефону в ресторан «Санкотэй» в Акасака. Хозяйка сказала, чтобы он приезжал непременно,— хотя ресторан закрыт и давно уже не работает, для него она обязательно постарается что-нибудь сделать.

Уже смеркалось, когда Асидзава и Киёхара вышли из вагона электрички в Санносита. Район Акасака давно перестал быть кварталом веселья. Ни одного огонька не светилось на улицах, погруженных в глубокую темноту, не слышно было ни музыки, ни песен. Иногда вдали мелькала женская фигура, торопливо пересекавшая улицу, изящным силуэтом напоминавшая гейшу, но в остальном нигде не осталось ни следа прежней атмосферы, когда-то Парившей в этой обители нежных чувств и веселья. Входные двери ресторана «Санкотэй» были наглухо заперты, Киёхара и Асидзава пришлось нырять, согнувшись, сквозь низенькую калитку в воротах со стороны кухни. Хозяйка в белом фартуке вышла в залу.

— Ох, уж простите нас, господин директор! Никого ведь не осталось, ни служанки, ни. поварихи... Всех пришлось рассчитать. Пришел конец Акасака... Здравствуйте, здравствуйте, господин директор, давненько не приходилось вас видеть... Да, что и говорить, замечательная жизнь нынче пошла... А вы никуда не собираетесь уезжать?

Хозяйка заметно осунулась. Ее тонкая, стройная фигура стала совсем хрупкой, плечи заострились.

— Ты похудела!

— Еще бы! Истощение на почве недоедания... Питаюсь одним лишь горохом. Совсем нечем вас угостить, уж вы меня извините... Есть только сакэ, немножко совсем, зато хорошее... Удалось раздобыть через знакомых военных. И потом, когда вы позвонили, что собираетесь заглянуть, я сразу же истопила ванну, может пожелаете окунуться? А я тем временем постараюсь приготовить какое-нибудь угощение. Есть немножко свежей макрели, сейчас поджарю... Остальное, уж не взыщите, все самая простая еда... Что ж поделать, раз у нас теперь «чрезвычайное время»...