Тростник под ветром

Исикава Тацудзо

Агентство «Домэй Цусин» помещалось в грязном, темном подвале в большом здании в районе Хибия. В обеденный перерыв, покончив с едой, принесенной из дома, сотрудники выходили на воздух покурить. Весеннее солнце излучало тепло, ярко освещая множество стоявших у подъезда мотоциклов с красными флажками. Такэо Уруки, в шерстяном свитере, в солдатских ботинках,— он всегда одевался так на случай воздушной тревоги,— вышел погреться на солнышке, как вдруг кто-то его окликнул. Молодой журналист, работавший здесь еще до Уруки, сообщил, что Уруки зовет заведующий редакцией.

Главный

редактор, известный журналист, много лет проживший во Франции, держался, несмотря на свое громкое имя, непринужденно и просто. Поглаживая давно не бритые щеки и подбородок, он обратился к Уруки:

— А, Уруки-кун! Вот что, не хотелось тебя затруднять, да приходится... Как ты относишься к командировке в Синцзин, сроком на месяц, от силы на два?

— В Синцзин? Зачем?

— Ну, о деле мы еще потолкуем с тобой позже, а сейчас скажи — сможешь поехать? Жаль портить тебе медовый месяц, да ничего не поделаешь. Впрочем, в Маньчжурии тоже уже весна, так что там сейчас совсем не так плохо. Съездишь, поглядишь новые места... Девушки встречаются очень хорошенькие, русские, из белоэмигрантов... Ну как?

— Если нужно, поеду...— затягиваясь папиросой, без энтузиазма ответил Уруки.— А в чем, собственно, состоит поручение?

— Понимаешь, кроме тебя, послать совершенно некого. Людей не хватает. Оба наши сотрудника в Маньчжурии, как на грех, заболели. А в нынешних условиях Маньчжурия приобретает особое значение. Нужно присмотреться к настроениям населения, понаблюдать за действиями советской стороны... Наши военные, по всей видимости, что-то там Затевают. Ну, одним словом, желательно получить подробную информацию в этом плане... Поручение серьезное и интересное. Полетишь на военном самолете, в самое ближайшее время, на этой неделе. Ну как, согласен?

— Да... Что и говорить, интересное поручение...— прошептал Уруки.

Иоко узнала о предстоящем отъезде мужа уже после того, как все было окончательно решено. Вечером, вернувшись домой, за ужином, который жена кое-как умудрилась приготовить из скудных продуктов, полученных по карточкам, Уруки сказал:

— На днях уезжаю путешествовать месяца на два.

Что-то как будто оборвалось в душе Иоко.

— Путешествовать?..

— Еду в Маньчжурию. Приходится...
– Командировка на месяц, самое большее — на два, так что страшного ничего нет...

— С чего это вдруг в Маньчжурию?..

— Маньчжурия сейчас в центре внимания. Дел там много.

— Когда ты едешь?-

— Наверное, через неделю. А ты как думаешь жить в это время? Переедешь к родителям? По-моему, так было бы лучше. И мне спокойнее.

— Не волнуйся,— потупившись, ответила Иоко.— Да, но... это уже определенно, твоя поездка?

— Да, все уже окончательно согласовано.

— Я, конечно, против, но, видно, ничего не поделаешь...

— Ясно, ведь это же работа... Приказано выехать, как только будет место на самолете...

Работа, работа, работа... Вечно эта работа становится ей поперек дороги. Работа дает возможность существовать им обоим, и она же приносит несчастье. Пища не шла Иоко

в горло. Чем больше она размышляла, тем больше негодовала в душе. Она сама толком не понимала, на кого она сердится. Но мысль, что ей придется остаться на два месяца совсем одной, покинутой, была нестерпима. Когда-то давно Иоко побежала к генералу Хориути протестовать против призывной повестки, которую получил Тайскэ. Сейчас ее охватило почти такое же исступление. Конечно, за эти годы она хорошо узнала всю беспощадность законов, управляющих жизнью, и не собиралась бежать теперь к заведующему редакцией, чтобы излить перед ним свое возмущение. Но гнев и досада душили ее, и она не могла удержаться от резких слов.

— Я не желаю оставаться одна. Слышишь, не желаю! — сказала она, швырнув палочки для еды на стол.

Уруки удивленно посмотрел на нее.

— Вот потому я и говорю, что тебе лучше переселиться на это время к Кодама. И Юми-тян обрадуется.

Мужская непонятливость еще больше раздосадовала Иоко. Что ей Юмико, что ей отец и мать? Разве он не понимает, что без него она и в родном доме все равно будет чувствовать себя одинокой?

— Я не об этом... Ведь Маньчжурия — это же за границей! Собираешься на два месяца за границу и решаешь такой вопрос один, не посоветовавшись со мной... Это просто ужасно с твоей стороны!

— Допустим, но что же делать? Ведь я на службе!

— А разве нельзя было отказаться?

— Может быть, и можно было. Если уж очень протестовать...

— Значит, ты сам хотел ехать?

— Что ж, съездить было бы любопытно.

— Ах так... Ну что ж, тогда не о чем говорить. Мне остается только смириться.

— Пойми, речь идет всего об одном, самое большее—о двух месяцах. Это же пустяки!

— Конечно, для тебя пустяки. Ты всегда думаешь только о себе!

Так вот, значит, что такое — жена! Уруки почти с удивлением подумал о том, как неузнаваемо меняется женщина после брака.

— В Маньчжурии, наверное, опасно?

— Да нет, не особенно. Воздушные налеты, кажется, иногда бывают, но гораздо реже, чем в Токио.

— Да ведь самолетом лететь опасно.

— Ну что ты! Пароходом гораздо опаснее. Пароходного сообщения по Восточно-Китайскому морю, очевидно, фактически уже больше не существует.

Иоко вздохнула. Все ее слова напрасны. Не оставалось ничего другого, как покориться судьбе. Ужас войны, от которого ограждал ее муж, опять придвинулся к ней вплотную. Надежные стены рухнули, и она снова должна очутиться во власти жестокой бури, сотрясающей мир.

В эту ночь она не сомкнула глаз почти до рассвета. Вот опять ей приходится убедиться в том, как трудно полагаться на мужа. Иоко тихонько плакала, уткнувшись в подушку. Со времени замужества она стала удивительно слаба душой. Ей следовало бы быть более твердой, более мужественной, а у нее, напротив, нервы, кажется, совсем развинтились...

На шестое утро после этого разговора Уруки уехал. Сборы были недолгие — он отправился налегке, взяв с собой только рюкзак со сменой белья, словно собирался на экскурсию в горы.