Тростник под ветром
Шрифт:
Болтовня хозяйки напомнила о той атмосфере, которая когда-то царила в квартале Акасака. Ни единый цветок не украшал нишу, электричество горело тускло из-за слабого накала,— и все же казалось, будто из-за ширмы, блестевшей матовой позолотой, вот-вот раздастся нежный, вкрадчивый голосок и появится изящная фигурка гейши.
Юхэй и Киёхара разделись и вместе вошли в ванну.
Киёхара даже в ванне не переставал рассуждать. Усердно натирая тело скверно пахнувшим мылом, он говорил о тройственном союзе Германии, Италии и Японии, о японском вторжении в Индо-Китай, бранил действия второго кабинета Коноэ и дипломатию Мацуока, решивших
Где-то в соседнем покое, по-видимому, расположились другие гости, слышался озабоченно-хлопотливый голос хозяйки.
Когда они вышли из ванны, появилась знакомая гейша.
— Что я вижу, ты все еще здесь, в Токио? — удивился Юхэй.
— Ах, как не стыдно! Что ж, по-вашему, мне уже пора умирать? Мы ведь никакому другому ремеслу не обучены. Если не буду гейшей, не смогу прокормиться... — засмеялась женщина.
На ней было простое, повседневное кимоно, поверх кимоно натянуты шаровары, волосы свернуты простым узлом. Без яркой косметики, в обычной одежде она казалась обыкновенной бедной женщиной, каких много повсюду.
Юхэй налил сакэ.
— Ну, сегодня ты тоже выпей,— обратился он к Киёхара.— Ведь мы расстаемся, и неизвестно, когда увидимся... Я не порицаю твое решение остаться в Токио, да только смотри — как у тебя дома, щель во дворе вырыта надежная? Думаю, здесь скоро станет довольно опасно...
— Несомненно... Ты прав, самое главное — остаться в живых, но вот что меня тревожит — ведь у меня имеется много ценных книг, материалов. Прямо не знаю, как с ними быть. Отправить куда-нибудь — тяжесть большая. А если сгорят — большая помеха будет для дальнейшей работы... Ну, а ты чем намерен заниматься на озере Сува?
— Да как тебе сказать... «Пахать в вёдро, читать в дождь»... Рыбу буду ловить. Так сказать, перейду на само снабжение. Не знаю, удастся ли мне осуществить мои замыслы, но хотелось бы написать нечто вроде истории подавления свободы печати и слова в нашу эпоху. Или, может быть, взять тему пошире — историю либерализма в целом... Начать с реставрации Мэйдзи, когда борьба против феодального правительства и теория легитимизма превратились в своего рода освободительное движение, и довести исследование до наших дней. По-моему, могла бы получиться любопытная книга.
— Это ты интересно задумал. Очевидно, по этому вопросу кое-какая литература уже имеется. Тебе следует начать с изучения уже имеющихся материалов.
— Да. Но в эвакуации всей нужной литературы, разумеется, не найдешь. Так что, в конечном итоге, так оно и получится, как я сказал,— придется «пахать в вёдро, читать в дождь»...
Юхэй говорил оживленно и то и дело наливал сакэ. Итак, долголетний обычай встречаться по понедельникам с Киёхара и беседовать за едой прерывается на неопределенное время. Там, куда уезжает Юхэй, у него нет никого из близких по духу. Люди, любящие одиночество, особенно сильно привязаны к немногочисленным старым друзьям. Полное одиночество никогда не может служить источником душевной силы. В Киёхара Юхэй всегда находил моральную поддержку; как верные спутники они шагали по
Над Акасака тихо спускалась ночь. В комнату заглянула хозяйка.
— Мы так привыкли к оживлению, что в последнее время с наступлением вечера становится просто жутко — кажется, будто кругом все вымерло. Скажите, когда же можно будет опять шуметь и веселиться, как раньше, никого не боясь?—сна сокрушенно вздохнула.
Что-то зловещее таилось в наступившей тишине. Даже здесь, в уютной комнате, за чашечкой сакэ война чувствовалась близко, совсем рядом. По мере того как затихали окрестные улицы, мысль о неотвратимой разлуке сильнее овладевала сознанием.
Когда разговор о политике, о положении на фронте, об обстановке в тылу был исчерпан, беседа незаметно перешла на воспоминания о годах совместной учебы в Англии и о жизни в Америке. Перебирать воспоминания о былом означало, в сущности, восстанавливать в памяти историю их долгой дружбы. Оба испытывали бессознательную потребность еще раз убедиться в давности и прочности связывавших их отношений. Пожилые люди, они разговаривали непринужденно и просто, без торжественных клятв или высокопарных, напыщенных выражений, и эта спокойная беседа приносила им своеобразное печальное наслаждение.
Юхэй, слегка захмелев, сел поудобнее, вытянув ноги. Киёхара тоже уселся в непринужденной позе, опираясь спиной о столб, поддерживавший потолок. Шел уже двенадцатый час, но друзья не спешили вставать. Хотелось оттянуть минуту расставания. Вошла хозяйка с подносом, на котором лежало несколько маленьких мандаринов.
— Взгляните только на эти фрукты! Даже эту мелочь нелегко было раздобыть. Мандарины выдают по специальным карточкам для больных, но мне удалось купить через спекулянтов. Буквально все приходится добывать на черном рынке, только так и живем!
— Как бы нам вызвать такси? — сказал наконец Юхэй.— Доехать хотя бы до Сиба...
— Слушаюсь, слушаюсь, господин директор. Сейчас мы это устроим,— хозяйка встала.
Она позвонила по телефону и тотчас же снова вернулась в комнату.
— Так, значит, господин директор, вы на днях уезжаете? — сказала она.— Все старые клиенты разъезжаются один за другим. Пришел конец нашему «Санкотэю». Придется окончательно закрыть ресторан. Но когда война кончится, прошу опять о нас вспомнить. Все равно ведь мы к другому ремеслу непривычны...
— Неужели ты действительно решила закрыть «Санкотэй»?
— А что ж прикажете делать? Приходится.— В ее словах звучала решительность женщины, за долгие годы жизни в веселом квартале вполне усвоившей искусство приспосабливаться к бесчисленным законам, уложениям, приказам. Она и теперешние трагические события воспринимала как очередное бедствие, неизбежное в этом суетном мире. И в то же время, изворотливая и гибкая, она умела приспособиться к любым обстоятельствам.
Внезапно совсем близко заревела сирена. Это был сигнал воздушной тревоги. Где-то вдали откликнулись другие сирены. В темноте ночи, переплетаясь и дрожа в воздухе, раздавалось зловещее завывание.