Тростник под ветром
Шрифт:
Однако, несмотря на всю эту панику, на каждом шагу убеждаешься, с каким облегчением и радостью восприняли люди весть об окончании войны.
Женщины хотя и плачут о том, что Япония оказалась разбитой, но в то же время радуются наступлению долгожданного мира. И эта радость безусловно искренняя; думаю, что жизнь постепенно наладится. В каком направлении и какие произойдут изменения — пока неизвестно, одно лишь ясно — хуже, чем раньше, не будет.
Довелось мне слышать рассказы о последнем заседании кабинета, состоявшемся во дворце в присутствии императора. Военные руководители, кажется, изрядно упрямились. Говорят, будто Тодзё находился в состоянии крайнего волнения и возбуждения. Этому я готов поверить! Говорят также, что нынешний кабинет в полном
Как бы то ни было, военный разгром несомненно послужит делу обновления и переустройства Японии. А объектов для подобного переустройства — великое множество. Я считаю, что тебе необходимо вернуться в Токио. Сейчас, как никогда, на печать возлагается важная миссия. «Синхёрон» должен как можно скорее вернуться к жизни. Типографии почти все разрушены, бумаги нет, но что-нибудь придумаем. Полагаю, что теперь можно будет работать до некоторой степени свободно, без таких пинков и подзатыльников, как раньше. Я тоже собираюсь много писать. Столько накопилось всего, о чем нужно поведать людям! Прогнозов на будущее делать пока не стану, но, во всяком случае, нужно сделать многое по части всякого рода реформ.
У меня сложилось впечатление, что японцы, испытывая величайшую радость по случаю окончания войны, в то же время полны глубокого отчаяния в отношении перспектив будущего развития и лишены каких бы то ни было планов на будущее. Великая миссия печатных органов как раз и состоит в том, чтобы вселить в этих отчаявшихся людей новые надежды, указать им путь к будущему.
Вероятно, все публицисты шовинистического толка теперь окажутся не у дел... Ты должен немедленно возобновить издание своего журнала. Твой дом и помещение редакции уцелели, так что в этом отношении ты находишься в более благоприятном положении, чем многие другие. Я знаю, что путешествие по железной дороге сейчас дело нелегкое, и все-таки, по-моему, тебе пора подумать о возвращении.
Честное слово, не такое сейчас время, чтобы проводить его за ловлей карпов в озере Сува! И я по тебе очень соскучился...»
Прочитав письмо Киёхара, Юхэй внезапно почувствовал, что этот городок на берегу озера Сува стал для него окончательно постылым и скучным. В этом городе Юхэй был чужим, ни с кем и ни с чем не связанным. Во всяком случае, в ближайшие дни он должен вернуться в Токио... У Юхэя невольно поднялось настроение, захотелось опять войти в свой кабинет, в редакцию, снова приняться за работу. Он подумал о своих арестованных сотрудниках — какая судьба их теперь ожидает? Журналисты, заключенные в тюрьму в Иокогаме, к счастью не пострадали во время воздушных налетов. Как теперь с ними поступят? Это будет зависеть от того, какой курс станут проводить отныне административные органы в отношении коммунистической партии... Нужно посоветоваться с юристом, выяснить обстановку, принять необходимые меры.
Спустя неделю после окончания войны Юхэй Асидзава выехал в Токио, чтобы своими глазами увидеть, что происходит в столице. Поезд опаздывал больше чем па час. На всех станциях, во всех вагонах кишмя кишели демобилизованные солдаты. Встречались также матросы. Все они тащили огромные, чуть ли не больше самих себя, узлы с вещами, держались вызывающе, грубо. Лица у всех были злые, настороженные. Это были люди, которым посчастливилось остаться в живых и вернуться на родину. В обычное время их радостно встречали бы на станциях друзья и родные и весело провожали до самого дома, размахивая флажками. Сейчас они выглядели жалко, как разбежавшиеся остатки разбитой и рассеянной армии. Никто не встречал их, и они, сойдя с поезда, в угрюмом молчании одиноко брели по проселочным дорогам, сгибаясь под тяжестью огромных узлов. Так, на глазах, разваливались армия и флот Японской империи, возглавляемые верховным главнокомандующим — самим его величеством императором. Знамена их былой славы волочились в грязи, и последняя страница истории была предельно позорна и безобразна. Огромные узлы, которые тащили демобилизованные солдаты, были битком набиты награбленным на
За исключением крайне малого числа военнослужащих, случайно оказавшихся честными, подавляющее большинство солдат и офицеров стали теперь, попросту говоря, ворами. Без всяких законных оснований они делили между собой военное имущество,.присваивали казенное добро, прятали его в потаенных местах и в короткий срок дочиста разграбили государственное достояние. Огромные склады разнообразного военного имущества, заготовленного на средства, добытые ценой тяжелых налогов, которые приходилось выплачивать народу Японии, исчезли неизвестно куда в первые же десять дней после окончания войны.
Все это, в сущности, было вполне закономерно. Юхэя нисколько не удивляли подобные факты. Показная, формальная дисциплина японской армии, построенная на насилии, страдала органическими пороками. В японской армейской организации, основанной на попрании прав личности, не могло быть места для высокой морали. Ибо именно личность является, в конечном итоге, основой всякой морали. Армия, отрицавшая права личности, в то же время отрицала мораль. Частые случаи воровства в японских казармах, зверства, которые совершали японские солдаты на фронте в Китае,— все это подтверждало отсутствие какой бы то ни было морали у японских военных. Теперь, когда порядок в армии рухнул, отсутствие моральных принципов проявилось с особой силой — и это было, пожалуй, даже закономерно...
Впрочем, аналогичные явления наблюдались и среди гражданского населения. Баки с горючим на аэродромах, в предместьях города Нагано, спрятанные на случай воздушной тревоги в окрестных полях и под насыпями плотин, каждую ночь расхищались жителями соседних поселков. Разграблению подвергались также оставшиеся на складах продовольствие и обмундирование. С учебных самолетов, укрытых в лесу, срывали брезент, снимали резиновые покрышки с шасси,— в короткий срок от самолетов остались лишь голые остовы. Один из пассажиров, рассказывавший об этом своему попутчику, сказал:
— Одним словом, происходит нечто вроде воровства во время пожара... Да, в наше время только тот в выигрыше, кто сумеет не растеряться.
Упадок морали. Об этом много толковали еще во время войны. В чем же причина такого упадка? Само деспотическое правительство породило в народе упадок нравов. Только те, кто сопротивлялся этому деспотизму, у кого не сломилась душа под тяжестью этого деспотизма, смогли сохранить свою мораль в чистоте....
Поезд бежал среди гор, то и дело скрываясь в тоннелях. «Да, пожалуй, ущерб, причиненный войной, сказывается в духовной жизни народа даже острее, чем в материальной...» думал про себя Юхэй.
В середине сентября Юхэй наконец получил подробные сведения о судьбе журналистов, арестованных в Иокогаме.
Во время грандиозного воздушного налета 29 мая американские бомбы падали в непосредственной близости от тюрьмы, однако обвиняемых не выпустили из одиночек—двери их камер так и остались наглухо заперты. Два с лишним часа заключенные провели в ожидании смерти. Во время бомбежки они сидели на полу, натянув на себя одеяла,— единственный способ самозащиты, который им оставался.
Следствие по «иокогамскому делу» началось в июне. Повсеместное разложение нравов среди правительственных чиновников в полной мере сказалось и в мире юстиции; следователь, который занимался подготовкой процесса, вел себя буквально по-хулигански: во время допроса звонил по телефону в дома свиданий, перебрасывался скабрезными шуточками с женщинами легкого поведения, не стесняясь присутствием обвиняемых. В ответ на попытку арестованного дать объяснение по существу громко зевал, усаживался на стул с ногами, орал: «Вон! Убирайся! С таким отпетым вралем разговаривать бесполезно!» Нередко следователь с самого утра являлся навеселе, с красным от перепоя лицом. Трудно было даже приблизительно сказать, когда может наступить конец этому следствию.