Тростник под ветром

Исикава Тацудзо

— А-а, значит, вы уже поступили на службу?

— Да, в телеграфное агентство «Домэй Цусин». Один товарищ помог устроиться.

Он закурил и вдруг закашлялся.

— С горлом у меня тоже еще не все ладно.

— Надо больше беречь себя. Где вы живете?

— Снимаю комнату в районе Титагая.

– — Как, один?.. А ваша жена?

— Я не женат. Все время скитаюсь с места на место, так что и замуж-то никто не идет.

— Кто же ухаживает за вами, когда вы больны?

— Да никто. Один раз соседка сварила мне рис. Но в первый день пришлось проваляться до вечера в одиночестве...

— И вы целый день ничего не ели?

—

Так ведь всего один день! Это не страшно.

Некоторое время Иоко молча смотрела на Уруки. В самом деле, его костюм и рубашка не отличались свежестью; впрочем, Уруки, казалось, нисколько не был удручен этим обстоятельством.

— Отчего вы не женитесь?

— Кто, я?

— Ну да, вы конечно.

— Ну видите ли, я отнюдь не считаю себя убежденным холостяком, просто все было как-то недосуг, вот и живу до сих пор бобылем. Ну да это неинтересная тема для разговора... Лучше расскажите, как вы собираетесь дальше устроить свою жизнь?

– Я?

— Да. Возможно, я не вправе задавать такие вопросы...

– Никаких определенных планов на будущее у меня нет. Вчера, например, мама пыталась уговорить меня снова выйти замуж, но я...— сказала Иоко и, не договорив, замолчала.

В ее словах Уруки уловил тоску, тоску женщины, потерявшей место в жизни и блуждающей в поисках нового смысла своего одинокого существования. Она была еще так молода и хороша! Уруки был искренне тронут ее несчастьем. Как и всякому мужчине, ему было тяжело видеть красивую женщину, убитую горем.

— Мне кажется, вам следовало бы серьезно подумать о новом браке. Мне рассказывали, что в последнее время в обществе распространилась довольно странная мораль: если вдова убитого на фронте снова выходит замуж, это считается чуть ли не изменой, позором для чести убитого мужа. Какое ужасное заблуждение! Чисто феодальные взгляды... Вполне достаточно, если жена сохраняет верность мужу при его жизни. Брак существует только между живыми. Со смертью кончаются все взаимные обязательства. Нельзя требовать, чтобы женщина вечно хранила верность умершему. Это слишком жестоко. Вы тоже должны при первом же удобном случае вновь выйти замуж и начать новую жизнь.

Иоко улыбнулась.

— Я вовсе не придерживаюсь, такой строгой морали,— слегка покраснев, проговорила она.

— Да? Вот и отлично.

— Откровенно говоря...

– Да?

— Помните, вы сказали мне, что ваш бывший командир Хиросэ вернулся в Японию?

— Помню, говорил.

— Я не могу забыть горя, которое причинила мне смерть Тайскэ. Прошло уже полтора года, а это горе до сих пор еще лежит у меня камнем на сердце. Я должна найти какой-нибудь выход для своего гнева. Вы удивляетесь? Но я не могу забыть и смириться. Пока этот гнев у меня на сердце, я не смогу выйти замуж вторично.

Услышав это необычное признание, Уруки с невольным удивлением взглянул на Иоко,— до сих пор она казалась ему всего лишь нежной, красивой женщиной, но сейчас ее лицо выглядело напряженным и строгим. Глаза, прикрытые длинными ресницами, сверкали злым блеском, как у зверя, выслеживающего добычу.

Женщина, всецело отдавшаяся любви, выглядит прекрасной в глазах мужчины. И точно так же обладает очарованием женщина, посвятившая себя ненависти. Уруки показалось, что перед ним впервые раскрылся истинный облик этой женщины. Пораженный, он глядел па Иоко.

— Я понимаю ваши чувства,— проговорил он после небольшой паузы,— Но... как бы это вам объяснить... Ну, допустим, вам удастся

разыскать Хиросэ и как-нибудь ему отомстить. Но что это даст, кроме новых тяжелых переживаний для вас же самой? Гораздо лучше как можно скорее начисто забыть о Хиросэ, обо всем, что с ним связано, и думать не о прошлом, а о будущем... Так мне кажется.

— Я не могу забыть!

— Я понимаю вас. И все-таки лучше бы вы постарались забыть. Не стоит вспоминать то, что отошло в прошлое,— это мой девиз. Что пользы без конца перебирать горькие воспоминания? Вот я, например... Два года мной помыкали в армии. Вернулся больной малярией. Казалось бы, что может быть нелепее такой судьбы? Но что поделаешь, на то она и судьба, сколько бы я ни роптал, изменить прошлое я не властен. А вы еще так молоды, у вас все впереди, зачем же вам все время бередить свои раны мыслями о Хиросэ? Лучше думать о том, как устроить жизнь заново...

Уруки взглянул на часы — время близилось к полудню.

— Простите, что задержал вас...

Иоко подняла голову. По ее щекам катились слезы. Мокрые от слез глаза блестели еще ярче.

— Вы уходите?..— проговорила она. Больше она ничего не добавила. Уруки так и не понял, что означали эти слезы. Но по дороге домой его все время не оставляло чувство какого-то стеснения в груди, как будто что-то мешало ему свободно вздохнуть.

После обеда фельдфебель Хиросэ, опираясь на костыль, выходил в сад. Он садился на скамейку, стоявшую в зарослях кустарника, и, греясь в лучах неяркого зимнего солнышка, погружался в чтение газет, которые ежедневно присылал ему отец. Отец никогда не забывал снабдить лежавшего в госпитале сына газетами или экономическими журналами. Швы на оперированной ноге уже зарубцевались, теперь оставалось ждать, пока окончательно срастется кость, и постепенно привыкать к ходьбе. Привольная, беззаботная жизнь! Из всех японцев, надрывавшихся под бременем войны, больше всего досуга имели, пожалуй, раненые. В зарослях гималайских криптомерий пели птицы, в саду цветы роняли белые лепестки. Сидя на скамейке среди цветущих кустов, Хиросэ разворачивал газету. Газеты писали о кровавых эпизодах войны, в подробностях описывали напряженную, полную лишений жизнь в тылу. Хиросэ читал о патриотическом подъеме нации, о мерах по противовоздушной обороне, о выдаче населению противогазов, о коллективных похоронах убитых на фронте воинов, об отрядах трудового служения родине, о резком увеличении налогов...

Здесь, в госпитале, эти тревожные, безрадостные новости воспринимались как нечто далекое, как рассказ о событиях в чужой, далекой стране.

Читая газету, Хиросэ ждал Иоко. Она приходила редко. Хиросэ старался объяснить это тем, что она занята на службе. Когда она не появлялась три дня подряд, он посылал ей письмо через сестру Огата. Огата-сан терпеть не могла выполнять роль посыльного, но в то же время ей было любопытно узнать, как будут развиваться дальше отношения между Хиросэ и Иоко.

Но, даже получив письмо, Иоко приходила не сразу. Волнуясь, придет ли она, Хиросэ грелся на солнышке, возле усыпанных цветами кустов. Вот и она — выходит из-за угла здания. Ее белый рабочий халат ослепительно сверкает на солнце.

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо. Сядьте!

Иоко тихо опускается на край скамейки. Они сидят рядом, но у Иоко вид такой строгий, словно она не разрешит дотронуться до себя пальцем. Она снимает со скамейки упавший лепесток и медленно перебирает его в руках.