Трудное время
Шрифт:
– Всё слава богу. Кланяться велели.
– Ну что ты врешь! Кто мне кланяется? У меня там ни одной собаки знакомой нет.
– Так чего ж тебе нужно?
– Ты мне вот что скажи: отчего ты не писал? В три года хоть бы слово! И не стыдно это тебе? А?
– говорил хозяин, усаживаясь рядом с гостем на диван, и еще раз спросил:
– И не стыдно?
– Нет, брат, не стыдно. Да что толку писать? Нынче эту манеру бросают совсем.
– Эх, ты! А еще сочинитель называешься, - смеясь, говорил
– Так что ж, что сочинитель? Что ж мне - для тебя письма, что ли, сочинять?
– Зачем сочинять? Писал бы о том, что есть.
– Странный человек! А если нет ничего?
– Рассказывай, брат! Разве я не знаю, чтo у вас там делается.
– Ну, а коли знаешь, так чего ж тебе еще? Тоже ведь небось газеты читаешь?
– Это все не то.
– Нет, именно то, что тебе следует знать, а больше ничего знать тебе не следует.
– Все ты не дело говоришь, - смеясь и вставая, сказал хозяин.
– Да и я-то черт знает что спрашиваю. Человек с дороги, а я о литературе. Что же чаю? Постой, вот я свечи зажгу. Нет, это я очень рад, вот почему, - говорил он, шаркая спичкою.
– Поэтому я и путаюсь. Ты меня извини, пожалуйста!
– Ничего, - отвечал гость, ворочаясь на диване.
– Это даже хорошо, что ты путаешься.
Свечи разгорелись понемногу, осветились зеленые стены с темными портретами и две фигуры приятелей: один - сухощавый, черный, с длинными жидкими волосами и клиновидной бородою (Рязанов), - болезненно согнувшись, лежал на диване и серьезно всматривался в другого - белокурого, свежего молодого человека (Щетинина), вдруг неожиданно задумавшегося и неподвижно остановившегося с догоревшею спичкою в руке.
– Что задумался?
– наконец спросил гость.
– Кто? Я? Нет, ничего. Это так, - ответил Щетинин, вздохнул и прошелся по комнате; потом круто повернул к Рязанову и, засунув руки в карманы своего пиджака, сказал:
– Ведь это, знаешь, что? Живешь здесь один, людей не видишь, ну и забудешься как-то; а вдруг вот услышишь такое слово, одно какое-нибудь слово, ну и пошло, и начнут подыматься старые дрожжи.
Гость молчал. Щетинин раза три прошелся из угла в угол, опять остановился перед гостем и торопливо заговорил:
– Нет, ведь я тебе рад, очень рад!
– он протянул гостю руку, крепко пожал ее и подсел к нему с ногами на диван.
– Ну, теперь рассказывай! Говори, - что и как там у вас. Худ-то ты как, э! Брат.
– Что ж делать, - равнодушно ответил гость.
– Вот что ты мне скажи, - подвигаясь ближе, вполголоса спросил Щетинин: - признайся, зачем ты сюда приехал?
– Как зачем? Ведь ты знал же, что я воздухом хочу лечиться. Сам же звал меня.
– Звал-то я звал, да я думал, что у тебя еще какая-нибудь цель есть, кроме воздуха.
– Нет; никакой у меня цели больше нет.
Щетинин пристально смотрел гостю в глаза.
– Правду ты говоришь?
– Гм! Что ж ты меня спрашиваешь, правду ли я говорю? Если я не хочу тебе сказать, так не скажу, как ты меня ни спрашивай, как ни вытаращивай на меня своих проницательных взоров.
– Я думал, что ты скажешь.
– Напрасно думал... А если тебе очень уж так захотелось узнать, зачем я приехал, так ты сам старайся выведать, выпытывай поискуснее: заводи разговоры о таких предметах и замечай или пьяным меня напой. Мало ли средств... Может, и узнаешь.
– Ну, понес опять! Ты, я вижу, все такой же.
– Все такой же, брат.
– И не надоело это тебе?
– Что ж делать-то? Может, и надоело, да делать-то нечего, не переделаешься.
– А вот я так переделался.
– Ты?
– Да. Что ж, это тебя удивляет?
– Нет, не удивляет. А жена твоя где?
– Ей что-то нездоровится. Она, должно быть, уж легла. Ах, да! Вот ведь я забыл совсем, что тебе нужно приготовить ночлег. Там во флигеле есть комната, да нужно ее прибрать. Ты тут посиди пока!
– Посижу.
Щетинин ушел, гость встал с дивана и начал разминаться, прохаживаясь и покачиваясь из стороны в сторону.
В кабинете стало прохладнее; в открытые окна тихо плыл пропитанный весенним запахом березы вечерний воздух, весь наполненный комариным пением и далекими отголосками разных вечерних звуков.
Минут через пять вошел Щетинин.
– Здесь ничего, жить можно, - сказал гость, продолжая ходить.
– А я уж и не знаю, хорошо ли, - привык. Должно быть, в самом деле хорошо.
– Хорошо. А дети есть у тебя?
– Что это ты вздумал? Нет, брат, у меня детей; да и слава богу, что нету пока. Прежде
нужно им приготовить кое-что, нужно гнездо свить.
– Какого же тебе еще гнезда?
– спросил гость, показывая рукою вокруг себя.
– Или ты, может быть, намереваешься для каждого по курятнику выстроить?
– Нет; а вообще я такого мнения на этот счет, что обязанность родителей приготовить для детей кое-какие средства; ну, воспитание там... Нужно же подумать обо всем заранее.
– Да, - как бы соображая, говорил гость, продолжая ходить.
– Да; это похвально. Ну, и что же, - спросил он, - успешно идет заготовка?
– Ничего. Понемножку. Нельзя же вдруг.
– Нельзя. Конечно. А как же теперь эти...
– спросил гость, останавливаясь перед Щетининым и показывая пальцем, - эти запасы по отдельным ящичкам разложены: это для Машеньки, а это для Николеньки, или так все вместе?
– Да что ты в самом деле!
– шутя закричал Щетинин.
– Смеяться, что ли, надо мной приехал?