Трудное время
Шрифт:
– Да ведь ты сам сейчас сказал.
– Так что ж, что я сказал? Я знаю, что ты думаешь. Но неужели ты воображаешь, что я способен на такие школьные выходки?
– Ничего я не воображаю. Ты говоришь, а я слушаю.
– Ну и слушай же толком. Я тебе серьезно говорю.
– Говори!
– Ничего я противозаконного не затеваю, никаких я теорий не провожу, я делаю только то, что всякий из нас обязан делать.
Щетинин встал с дивана, провел рукой по волосам и сейчас же опять сел: он,
– Прежде всего, - заговорил, наконец, Щетинин, - ты должен согласиться с тем, что всякое общественное дело тогда только может быть прочно, когда оно основано на чисто народных началах.
– Да.
– Пока народ не подал своего голоса, пока он молчит и только слушает, никакая пропаганда не поведет ни к чему.
– Ну, так что ж?
– А то, что, следовательно, мы должны все наши силы направить на то... Да ты, может быть, спать хочешь?
– Да, брат, хочу.
– Так мы еще успеем переговорить обо всем. И я-то хорош! Человек устал... А что же чаю? Постой, я сейчас спрошу.
Щетинин позвонил. Прошло несколько минут, никто не являлся.
– Должно быть, спят уж, - сказал Рязанов.
– Да и не нужно. Бог с ним, с чаем. Прощай!
– Ну, как же это! Я тебя провожу по крайней мере...
Щетинин заторопился, взял свечу и повел гостя во флигель.
Рязанов, оставшись один, разделся, отворил окно, потянул свежего воздуха, поглядел в темный сад, потонувший во мраке, и задумался. За стеной кто-то во сне старался выговорить:
– Ме-ме-мери-мериленд 13.
Рязанов погасил свечу и лег спать.
II
На другое утро гость проснулся рано, потому что рядом, за перегородкою, чуть свет началась возня: кто-то ходил по комнате, шуршал бумагою, шептал и сам с собою разговаривал. В отворенное окно вместе с утренним холодом влетали веселые звуки птичьего говора, заглушая тревожный и ласковый шепот, проникавший из сада. Гость оделся и сел у окна.
– Господин Рязанов, вы не спите?
– спросил за перегородкою знакомый голос.
– Не сплю.
Вошел письмоводитель.
– Мое почтение! Ну, как спали? Ничего? А я, черт ее возьми, всю ночь промучился. Я слышал, как вы вчера пришли. Мушку поставил за ухом. Чево-с? Оглох. за рыбой ходил, простудился. Оглох.
Письмоводитель держал голову немного набок, а рукой прихватывал на шее мушку.
– Разве вы здесь живете?
– Здесь. Вот рядом-то. Тут у нас контора. Зайдите, полюбопытствуйте! Да что? Беспорядок.
Пришли в контору; такая же комната, как и первая: голые стены, стол с чернилицею и бумагами, два стула, шкаф.
– Вот-с, присутствие! Бумаги вот, книжки... У нас по книжкам все расчет.
Письмоводитель рылся в бумагах, читал их, бросал, опять принимался читать, вдруг швырнул какой-то пакет на пол и сказал:
– Что ж вы не садитесь?
– Нет, я пойду.
– Ну как хотите.
– А тут что же такое?
– Тут я живу. Пустяки всё.
Он отворил дверь в маленькую комнату, всю заваленную газетами, нотами, панталонами... На окне халат висит, чижик в клетке, духота, кровать стоит и скрипка лежит на кровати.
– А вы играете на скрипке?
– Черта я играю. Ничего я не умею. Так... Пойдемте! Что тут еще... Вы куда? Гулять? И я гулять. Нет, мне нужно. Что ж вы стоите? Надевайте картуз!
На дворе никого не было. От дома лежала широкая тень на траве; по кирпичному забору прыгали воробьи.
– Вы куда же? В сад, что ли?
– спросил письмоводитель.
– Мне все равно.
– Ну, так пойдемте на базар.
– Пожалуй! А где же у вас базар?
– А вон площадь-то, за церковью. Базарная площадь. Сельскими произведениями торгуют: деготь тут это у них, лапти... Такая чушь! Коммерция!
Идет баба с ведрами; повар в белой куртке несет с погреба говядину; лошадей ведут на водопой; лягавая собака идет, хвостом машет...
– Танкред! Хо! Дурак, - говорит письмоводитель, лаская собаку.
– Ну, ну, ну! Ступай, ступай! Нечево, брат, тут, нечево. Ты и рад.
Танкред с неудовольствием отходит.
– Ах, постойте, - говорит письмоводитель, - забыл я тут... Дельце есть. Одна минута.
Вошли в людскую.
Стряпуха хлебы в печку сажает, грудной ребенок вертится у ней под ногами.
– Уйди ты, пострел! Чево-с?
– Матвей дома?
– спрашивает письмоводитель.
– Нету; на футор до свету уехал.
– Скажи ему, что ж он о пашпорте-то о своем не хлопочет. Ведь штраф заплатит.
– Скажу.
– То-то, скажу. Ишь, тараканов что развели!
– Кто их разводит, проклятых?
– Вы разводите. Вы их любите до смерти; а после в ухо заползет. Ишь ты! Ишь ты! Это что? А? О дьяволы! Вот вас, чертей, за это надо разжечь. Что? Нет, врешь! Вы их жрете, анафемы. Пойдемте! Тут, я вам скажу...
Идет по двору мужик.
– Здравствуйте, Иван Степаныч!
– Здравствуй! Что тебе?