Трудное время

Слепцов Василий Алексеевич

Марья Николавна улыбнулась.

– А разве я когда не хорошо говорю?

– Нет; всегда, всегда. Умный ты мой! Ну, целуй меня!

К крыльцу подали беговые дрожки.

Рязанов стоял на балконе и смотрел в сад.

Прямо против него сквозь зеленую чащу акаций виднелась старая с провалившеюся крышей беседка, вся заросшая репейником и крапивою; дальше яблони цвели. За садом белела колокольня, а потом всё луга, воды, сверкающие на солнце, зеленые холмы и опять луга. В саду становилось жарко; только из кустов время от времени налетали тихие струи пахучей прохлады, вместе с торопливым щебетаньем

притаившейся под кустом малиновки. Рязанов постоял на балконе и пошел бродить по саду. В одной аллее попался ему старик садовник, в белой рубашке, с белою бородою и с пучком салата под мышкою. Садовник снял картуз и низко поклонился. В кустах мелькнуло загорелое детское лицо со стручком во рту, но исчезло сейчас же, как только Рязанов взглянул на него; вслед за этим раздался по саду писк - и пятеро ребятишек кинулись со всех ног в малинник. Позади всех бежала отставшая от прочих маленькая девочка, плача и крича во все горло: - Ма-а-а. На пруду дворовая женщина полоскала белье. Заметив Рязанова, она подоткнула себе подол и, не оборачиваясь, поклонилась ему задом. Притаившиеся под берегом утки шумно бросились в воду...

Рязанов пошел было к себе во флигель, но в то время, как он проходил мимо дома, ему вдруг послышалось, что в сенях кто-то плачет. Он вошел на крыльцо. в сенях стояла Марья Николавна и разговаривала с крестьянскою бабою. Баба плакала, да и Марья Николавна имела расстроенный вид, но, желая скрыть свое смущение, она сказала Рязанову:

– Вот послушайте-ка, что она рассказывает.

Рязанов остался, но баба, не обращая на него никакого внимания, продолжала всхлипывать, говоря:

– Я ему баила: ты хушь бы людей-то постыдилси...

– Ну, а он-то что же?
– спросила Марья Николавна.

– А он бат: чаво, бат, мне их стыдиться? Я, бат, перва у те косу всю вытаскаю, посля и зачну стыдиться.

– Мгм, - сделал Рязанов.

– Да уж что, сударыня, - продолжала баба, сморкаясь в рукав,

– Что уж говорить! Наше дело, известно, круг робятенок убиваисси, а им что? Озорство только у него на уме одно, мудрить над нашей сестрой. Ишь они мудрецы какие!

– За что ж он тебя бьет, я все-таки не понимаю, - сказала Марья Николавна.

– За что?
– перепросила баба.

– Захотели вы, сударыня, у мужика понятия. Нешто он скажет, за что. Яму баба все одно вот - тьфу. Под руку подвернулась - хлоп. Уйди, говорит, ты от меня, постылая!..

Баба нагнулась и концом фартука утерла слезы.

– На кой, говорит, ты мне ляд таперя? Не видал нешто я дохлых-то. Только, говорит, ты на то и годисси - ворон пужать.

– Он тебя не любит, - тихо заметила Марья Николавна.

– Как не любить! Чаво ж яму еще? Я, чай, яму не чужая. Любить! Известно, где яму меня любить. Вон у меня грудь заложило, ни поднять, ни что. Что ж, нешто я этому рада, что я чижолая.

– Да-а! Вот оно что, - сказал Рязанов и пошел во флигель.

К обеду вернулся Щетинин с хутора, весь в пыли, усталый; снял галстух, выпил рюмку водки и молча сел за стол.

– Ну, что постройка - идет?
– спросила его Марья Николавна.

– Идет, - нехотя ответил Щетинин.
– Измучился я, как собака, - немного помолчав, сказал он и положил ложку на стол.
– Такие скоты эти

плотники! То сделали, что теперь нужно опять нижние венцы подымать. Они, знаешь, их не переметили как следует и перепутали; ну, и вышла такая гадость, что смотреть скверно: одно бревно так, другое эдак. Самый лучший лес у меня тут был наготовлен, они его весь испакостили. Теперь понимаешь, какая работа опять сызнова перекладывать весь сруб! Черт их возьми! Уж я их ругал, ругал... Мошенники!.. Ах, я и забыл, что ты здесь сидишь.

– Ничего, не стесняйся, - ответил Рязанов, продолжая есть.

– Нет, в самом деле, изо всякого терпения выводят.

– Ну, конечно, - заметил Рязанов.

– Посуди ты сам, - продолжал Щетинин, - Я им плачу почти вдвое, нежели сколько бы они получили у другого; потом, кроме того, мои харчи, и притом жалованье плачу помесячно.

– Да.

– Пришли ко мне оборванные, в ногах валяются: отец родной, есть нечего, дай работы! Ну, сжалился, взял их, одел, обул, за двоих подушное внес, вперед дал по целковому...

– И такая неблагодарность!..

– Нет, ведь что же? Стараешься, в самом деле. Уж, кажется, я ли для них не старался; а они вон какую штуку со мной сыграли. Они ведь этого и знать не хотят, что я по их милости убытку пятьдесят целковых понес. Далеко, видишь ли ты, бревна лежат, так им лень таскать. А? Как это тебе нравится?

– Нехорошо. Это с их стороны неблагородно, - сказал Рязанов, утирая салфеткою рот.

– Нет, серьезно?

– Чего ж тут. Понятное дело, что такого поступка одобрить нельзя.

– Ну, вот видишь. Так теперь ты скажи, имел ли я право назвать их мошенниками?

– Нет; мошенниками называть их ты права не имел.

– Почему?

– А потому, что этого тебе законом не предоставлено. Мало бы ты чего захотел. Этого нельзя. Ведь они уж вышли из крепостной зависимости?

– Вышли.

– Ну, так как же? Нельзя. Личное оскорбление. А вот к становому 6 - это другое дело.

– Я этого вовсе не желаю.

– А не желаешь, тогда лучше всего прямо войти с жалобою к посреднику, дабы повелено было на основании и так далее. Вот это уж всего вернее и... Приличнее, чем ругаться-то.

– Ах, да нет. Ты это...

– Ты думаешь, не взыщут? Нет, брат, теперь уж не те порядки пошли. Всё до последней копейки взыщут.

– Что ты говоришь!..

– Не отвертятся, не беспокойся.

Марья Николавна все время с напряжением следила за разговором и беспокойно взглядывала то на Рязанова, то на мужа; наконец, она не выдержала и, краснея, спросила взволнованным голосом:

– Да разве это хорошо - жаловаться в суд?

– А вы находите, что нехорошо? Почему же-с?
– добродушно спросил Рязанов.

– А потому что... Их там наказывать будут... Я не знаю...

– Ну, так что же-с?

– Как - ну, так что же? Их посадят в тюрьму... Вообще это...

– Может быть, и посадят. Если увещания не подействуют и мерами кротости нельзя будет их склонить...

– Но ведь они бедные. Вы забываете... Откуда же они возьмут пятьдесят рублей?

– Ежели наличных денег не имеют, то, может быть, окажется движимость, скот.

– Ну, и...

– Продадут-с. Что ж им в зубы-то смотреть.