Туата Дэ
Шрифт:
По мере того, как белый юноша приближался, напряжение в воздухе усиливалось. Казалось, вся гравитация места собирается вокруг этой новой для здешнего поля фигуры. Может, именно в новизне крылась причина? Или в здоровом токе сил, ступившем на эту забытую землю? Отростки на голове Существа потянулись уже не вниз, а вперёд.
Как наэлектризованные. Как нейронные окончания.
Человек проговорил что-то ещё своим глупым улыбчивым ртом, но Повешенный уже не слушал, ибо новая гравитация потянула его с мощной силой, той самой, которую он не мог найти в своём запасе воли и желания жить – с такой силой, что запутанный
Повешенный спешил – но, странно, человек даже не попытался бежать.
"Посмотрим, каков ты на вкус, расчеловеченный белый выродок!" – восторжествовал Повешенный, всеми присосками лап вцепляясь в тело перед собой. Он взобрался на добычу одним скользким рывком, как на ствол или торчащий из воды камень. Человек покачнулся под весом иссиня-липкого тела, но не упал.
Отростки поползли в уязвимые ноздри, глаза и уши. Существо пульсировало от предвкушения. Закрепившись, оно вытянулось, зазмеилось тонко и целиком ринулось прямо в усмехающийся рот.
Влага гортани манила его слишком сильно, слишком поздно Повешенный осознал, что улыбка в последний момент стала шире. Слишком поздно – когда, заглатывая и растворяя кислотами мягкий язык, он нашёл на нём вкус последних слов:
– Тебе моё, Повешенный. Мне – твоё.
Слишком поздно, чтобы разочароваться или испугаться потери свободы, ибо все прочие слова этого пришельца уже вошли в голодного Повешенного, как новая кровь. Теперь он знал всё.
Зачем пришёл этот выродок, чего боялся и желал, каким образом укрепил улыбку на своем лице. Как позволил себе раскинуть объятья для перевернутой твари. Для чего ему свободная одежда.
А главное – путь, по которому можно вернуться.
То, чем стали оба, откинуло с лица иссиня-липкие пряди. Бывшая блуза оттянула рукава почти до земли, получив новую материю. Накидка раздвоилась, сползла на грудь.
– Теперь можно записывать во много раз больше, – довольно сказал этот новый, осмотрев себя. Тут же он начертал эту мысль несколькими знаками – прямо ногтем, чернильным и заостренным, на развороте многослойного рукава. Затем он повернулся и скользнул к воде.
– Как меня будут звать-величать? – спросил он себя.
Ручей весело блестел под огненными сполохами, заволокшими половину неба. Вода бежала быстро и свободно из одной дали в другую. Новый удовлетворено кивнул своим мыслям и нырнул в поток.
– Имя тоже стрёмное, – продолжал придираться Флёйк. – Что-то мне подсказывает, что оно похоже на выдумку диванного философа, который не знает, как назвать персонажа для своего аллегорического эссе. Давай я тебя буду звать Весельчак, ну или Пофигист.
Аллегро покопался в кармане и наугад вытащил фигурку.
– Ну смотри, – он повертел фигуркой в воздухе, – вот такого можешь называть подобными односложными кличками. Если бы у меня было мозгов, как у игрушки, то подошло бы, вот только такая конфигурация означала бы, что у нас огромные проблемы. Вырождение, так сказать.
– Ну тогда Трикстер, допустим!
– Пошло, – поморщился Аллегро. – Просто роль, функция. Одним голым архетипом быть позорно, это слабость, потому я всегда был несколько против слишком глубокого погружения в термины мозгоправов, вот уж из чего культ делать нельзя... Нет уж, я – то, что я есть, и набивать карманы буду всем, что мне подходит. Как бы неприятно ни смотрелся –
Флёйк отвернулся и через некоторое время заговорил снова:
– Да уж, вырождение... Видел бы ты своё лицо, с трудом похож на человека. Откуда вы лезете, хотел бы я знать? В свое время тут было относительно пусто.
Аллегро навострился.
– У меня была комната, а в ней рояль, – продолжал Флёйк. – Душная, конечно, а по полу носились комья пыли, но зато из окна можно было глядеть на яблони, они цвели. Только я никогда не мог открыть окно, даже не понимал, что его держит задвижка... Я играл этюды, а Флора, как я теперь понимаю, приходила из сада послушать через стекло. Я не видел её, но замечал силуэт. Казалось, за мной всегда кто-то присматривает.... – Флёйк мечтательно вздохнул. – А теперь Тео на крышке того рояля в пять нафиг слоев раскладывает свои чертежи, карты и чем он там ещё упарывается. Скажи, вот ты шаришь вроде? Какого хрена он там ищет?
– Да то же, что и все, наверное. Только он не ищет в прямом смысле слова. Он делает то же, что я, но на собственный лад: изображает всё, что уже знает, и надеется на возникновение новых зон прямо на пергаменте. Синтез, иными словами. Иногда получается. Самый простой пример – это, представь, несколько уже известных зон выстраиваешь на карте так, чтобы похожие контуры оказались рядом. Вуаля, теперь всё остальное пространство – твоя терра инкогнита – получает очертания...
– Нет и не может быть никаких карт, – перебил Флёйк и с размаху надел фуражку. – Седлаешь мотоцикл и херачишь вперёд, или куда заведут дороги. Ну и смотришь, что тебе откроется... Хотя нет, – добавил он уныло, – забудь. Такие заходы оставили мне только груду металла.
– Ошибка выжившего, – осторожно начал Аллегро, – заключается в том, что мы на чужом примере латаем не те места, которые уязвимы на самом деле. Поступаем логично, но наоборот. Если ты прилетел с боя на честном слове, да на одном крыле, как Тео любит напевать, это значит, что у тебя по крайней мере правильно была собрана обшивка. Всё остальное издержки, нефатальные дырки на крыльях... Так ты говоришь, далеко катался?
Поздно ночью Тео выбрался из дома.
Он был сыт по горло, о чём не забывала напоминать ему незаживающая старая рана, собственно, поперек шеи. Он забинтовал её так туго, как только мог. Полузадушенный, он не мог как следует работать. Как назло, именно сейчас его полоумные соседи вовсе с цепи сорвались. То Аллегро притащил какую-то сверкающую безделушку и требовал консультации по ней. То Алина со своим Чесноковым носится, как с писаной торбой.
"Ещё недавно я понятия не имел ни о каком Чеснокове!"
Нет, с Тео было довольно.
Чтобы ни с кем не столкнуться напоследок, он покинул дом тайком, как вор. Связал простыни из своей постели и выбрался из окна одиночной мансарды на карниз второго этажа. Потом Тео спрыгнул.
Его ноги принял в себя верный снег, хрустнув настом под тяжестью тела. С этой стороны дома всегда было холодно. От Пустошей здание отделяла только старая изгородь, сломанная в нескольких местах. Перелезая груду беспорядочно скинутых досок, Тео зацепился за одну курткой и удрученно заметил, что не так легок на подъем, как раньше. Но ничего. Он найдёт свой флаер. Почему он не занялся этим раньше? Бедная машина ждёт его посреди леса, избитая аномалией... Он починит флаер.