Туда! И надеюсь, обратно...
Шрифт:
Не убавить, не прибавить!
Хотя, нет, на счет «не убавить» я поторопилась. Мэр начал десятиминутную лекцию по истории Панема, а вследствие и по истории Голодных игр, завершив её рассказом правил. А то их никто не знает!
– Сегодня начинаются новые Голодные игры. Это время раскаянья и время радости, – продолжает заливаться он. – Время, когда мы можем вынести печальный урок жестокой, но справедливой истории, и время, когда мы можем болеть за наших отважных ребят и надеяться на их скорейшую победу.
Вот же гад. Просто лицемерная сволочь. Я бы
Но гневные мысли прервало появление Хеймитча Эбернети. Вот это человек, видимо дальний родственник нашего трудовика, только более харизматичный. Я даже присоединяюсь к немногочисленным аплодисментам, из-за чего на меня косо посматривают ровесники. Да смотрите сколько хотите! Мы не в музее, я за просмотр денег не беру. А зря…
Когда же Хеймитч наваливается на Эффи Бряк, с которой только чудом не слетает башня розовых волос, я тем же чудом удерживаюсь, чтобы не рассмеяться. А вот операторы не сдержались, с крыш падает смех, телезрители тоже наверняка не сдерживают улыбки. Мэр лишь грустно качает головой и, не придумывая ничего лучше, приглашает Эффи Бряк к микрофону.
Она вырывается из объятий Хеймитча и бежит к кафедре. Зашибись. Я на таких каблуках не то, что ходить, даже стоять не смогла бы, а она бежит. Да ей памятник можно поставить. Хотя, боюсь, что памятник тоже не устоит. Какие каблуки… Ужас!
– Поздравляю вас с Голодными играми! – Провозглашает она, пытаясь поправить слегка накренившийся парик. – И пусть удача всегда будет на вашей стороне! – Она немного выждала, видимо рассчитывая услышать воодушевлённую реакцию толпы, но так и не дождавшись, продолжила. – Вы не представляете, какая для меня честь, находиться сейчас здесь, среди вас, и разделять ни с чем не сравнимую атмосферу Голодных игр!
Конечно, не представляем. Как можно представить то, чего нет?
– А сейчас мы наконец-то дождались этого волнующего, будоражащего кровь момента. Сейчас мы узнаем имена тех, кто будет отстаивать честь дистрикта двенадцать на семьдесят четвертых Голодных играх! – ладно ещё акцент, но её тон… это что-то… – Сначала дамы! – взвизгивает она и спешит к правому шару. Запускает в него свою руку и роется. Толпа замирает, а у меня в голове закрутилось.
Ну давай, давай, давай!
Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!
Эффи наконец вытаскивает одну из бумажек и возвращается к микрофону.
У меня сводит живот.
Пожалуйста! Ну нельзя же… ну давай… Пожалуйста!
Расправляет листок и, улыбнувшись…
Нет!
…она ясным голосом произносит.
– Примроуз Эвердин.
Зараза. Сволочь!
Там тысячи, тысячи этих, ёжик их возьми, бумажек! Но нет, тебе надо было вытащить именно эту! Зараза!
Я поворачиваю голову и вижу, как мимо меня проходит Прим, с подрагивающими кулачками, с поджатыми губами, на ватных ногах, с неизменно торчащим утиным хвостиком блузки. Не выдержав, закрываю глаза.
Какая… какое мне дело до судьбы этой девочки? Она же мне никто! Она… она вообще всего лишь книжный персонаж! И когда
Но если нет? Я же ни за что себе этого не прощу! К тому же я здесь не выживу, ни в этих условиях. А так, хотя бы поживу несколько дней в нормальной обстановке.
– Я… – прикусываю язык, но открываю глаза. – Я доброволец! – Все с ужасом и неверием смотрят на меня. Если бы я могла увидеть себя со стороны, посмотрела бы точно так же, ещё бы и пальцем у виска покрутила. – Я хочу участвовать в играх!
Качаю головой. Я чокнутая. Но я же все правильно сделала, да? Прим бы там и минуты не продержалась. А я, за те две, что там пробуду, смогу хотя бы Отче Наш прочитать.
====== Часть I. Трибуты. IV ======
Человек он умный, но чтоб умно поступать одного ума мало.
Фёдор Достоевский «Преступление и наказание»
Стараясь не обращать внимания на душераздирающий крик Прим.
– Нет, Китнисс! Нет! Не ходи!
Я с гордо поднятой головой попыталась пройти к сцене, но девочка вцепилась в меня и отпускать явно не собиралась.
– Нет, Китнисс!
– Отпусти! Немедленно!
Гейл, ну где же ты, когда ты так нужен?
Он тут же выпрыгивает из толпы и оттаскивает изворачивающуюся и брыкающуюся Прим.
Я оборачиваюсь, пытаюсь улыбнуться, но, в конце концов, просто киваю.
– Давай… Китнисс, иди, – он кивает в ответ и уносит Прим к маме.
Глубоко выдыхаю и поднимаюсь на сцену.
– Браво! – ликует Эффи. – По истине душераздирающие события происходят у нас, в Дистрикте-12! Иди ко мне, моя кисонька! – после этой фразы ноги увязли в сцене, и мне пришлось приложить неимоверные усилия, которые не очень-то хотелось прилагать, чтобы подойти к Эффи.
– Как тебя зовут? – вопрошает она, слегка приобнимая меня.
– Китнисс Эвердин, – говорю на удивление четко и громко.
– Держу пари, это твоя сестренка! Не дадим ей увести славу прямо у тебя из-под носа, верно? – Если бы это была Алинка, я бы с удовольствием поделилась даже не капелькой, а ведром этой самой славы. – Давайте все вместе поприветствуем нового трибута!
Она захлопала, но её никто не поддержал, что в принципе не удивительно.
И вот он, жест, означающий признательность и восхищение, жест, которым прощаются с тем, кого любят. Вот каким он должен быть! Подталкивающим к горлу ком, вызывающим чувство, что ты сделала что-то значимое. Это такое удивительное ощущение, когда на тебя смотрят с уважением и надеждой. На меня так никто и никогда не смотрел.
Напряженность развеивается вместе с криком Хеймитча.
– Посмотрите! Смотрите на неё! – орет он, вырывая меня из объятий Эффи, и до этого видимо сказался шок, а сейчас боль вернулась, и я до крови прикусываю губу, чтобы не вырвался стон боли. – Вот это я понимаю! Она – молодчина! Не то, что вы! – Они наконец-то отпустили меня. Это не опечатка. Под ними я подразумеваю Хеймитча и его перегар. Я даже не берусь говорить от чего мне было хуже – от его медвежьих объятий или от его тошнотворного запаха. – Вы трусы! Трусы!