Туманы Авелина. Колыбель Ньютона
Шрифт:
Он поднялся со своего места, подошёл к собеседнику и крепко сжал его плечо:
— Я знаю о тебе всё.
— Ты что, натравил на меня тайную полицию консерваторов и годами собирал на меня досье? — усмехнулся Стюарт.
— Не годами. Всего два года.
— Тогда тебе наверняка известно, что у меня были очень веские причины не высовывать голову ни при каких обстоятельствах. Грег, даже если я на секунду представлю, что мне это доставит какое-либо удовольствие... Ты, конечно, уже знаешь не хуже меня: у меня нет политического будущего. Скандалов,
— Ты думаешь о Маргарет? Если она тебя любит, то должна быть сильной.
— Я совершенно не хочу, чтобы она была сильной, — отрезал Валеран, — я не хочу, чтобы наши жизни полетели вверх тормашками. Особенно её. Она этого не заслуживает.
— Так ты никогда не рассказывал ей?
Валеран запнулся на мгновение, потом продолжил тихо и размеренно.
— Дед, помнится, сделал всё, что было в его силах, чтобы история не получила огласку. Кроме нескольких её участников и свидетелей, которые будут хранить молчание, о ней не знает никто. Тем более Маргарет.
— В этом случае мы можем считать, что той истории никогда не было.
— Если оппоненты до неё не докопаются...
— Уверяю тебя, мой дорогой, что люди, которые хранили молчание все эти годы, не станут более болтливы со временем. Те, кто сохранял преданность твоему отцу и дяде, не откажутся от неё в угоду сиюминутным соображениям. Мы принадлежим к особому типу людей — один круг, одна каста. Мы не предаём себе подобных. Именно поэтому я уверен, что стоит мне только заикнуться о твоём согласии возглавить партию, эта новость будет встречена политической элитой с восторгом и одобрением.
— Я — не чиновник, не политик и не публичная персона. У меня нет никакого опыта, и я не понимаю, чего ты от меня хочешь! Что я предложу людям? Не умею я выгодно подавать весь этот бред, на который они ведутся. Что там в предвыборном пакете: вернуть стране потерянные земли, производителя защитить, накормить среднего обывателя дешевле и сытнее? — Стюарт пожал плечами и быстро облизал губы, скрывая слишком уж издевательскую улыбку. — Я же сам не верю в эти сказочки для избирателей.
— У тебя будет команда профессионалов.
— А я буду цирковой обезьянкой? Ты хочешь, чтобы я говорил то, что мне напишут на бумажке, ты этого хочешь?
— Ларри, пойми, стоит только в новостях проскользнуть сообщению, что ты готов возглавить партию консерваторов...
— Грег, боюсь, я плохая кандидатура.
— Ты похож на отца как две капли воды... — повторил Грег и заметил, наконец, раздражение собеседника.
Валеран, стиснув челюсти, смотрел на него с нехорошим прищуром. Грег и без слов понял, как далеко мальчишка хотел бы его послать, но продолжил:
— И на дядю. Это большой плюс. Тебе поверят до того, как ты откроешь рот — в память о твоем дяде. Тебе не нужно волноваться, есть у тебя опыт или нет. За твоей спиной будут
Он тут же пожалел о последней фразе.
— «Правильный имидж» — именно то, что хотел для меня отец, — горько отозвался Стюарт.
Грег предпринял последнюю попытку:
— Ты выбрал войну много лет назад, потому что посчитал, что можешь изменить мир. Хотя Элеонор была уже мертва. Почему бы тебе не выбрать политику сегодня по той же причине?
— Нет. Абсолютно нет. Какого чёрта, Грег, сколько я тебя помню, ты всегда ненавидел красную комнату! И сейчас ты предлагаешь её мне!
Глава 3
Филдс, выбранный в августе прошлого года временным главой партии консерваторов, заехал к Киссинджеру в конце рабочего дня.
— Ну что, как твой кандидат? — начал он с порога, без обиняков.
Грег покачал головой:
— Упёрся. Ни в какую.
— Может, так оно и к лучшему, — Филдс пожал плечами. — Думаешь, старина Пол кандидатуру племянничка одобрил бы? Да и в Аппайях у нас шансов никаких не останется. За очередного Стюарта там никто голосовать не будет.
«Эй, паренёк! Шёл бы ты отсюда, скоро тут будет жарко!» Одного упоминания этого небольшого региона на юге было достаточно, чтобы Грег снова увидел себя мальчишкой, сидящим у края дороги. Увидел и людей с плакатами, марширующих мимо.
Он помнил всё, словно не прошло более пятидесяти лет мирного и безбедного существования после... Вот они, эти люди, скандирующие: «Мы требуем справедливости!», проходят мимо него колонной. Вот сейчас полетят камни в военных, а с крыш домов прозвучат первые выстрелы...
...Стук в дверь среди ночи вот уже в течение нескольких недель... Крики за окном: «Федералы, убирайтесь отсюда!». Мать — федералка, потому что работает в школе, учит детей истории. Федералка — старая больная бабка, уже полгода как прикованная к постели. Федерал — он, двенадцатилетний мальчик, мечтающий только об одном: найти эти тени, терроризирующие его семью с каждым заходом солнца, и расстрелять, всех до единого. Сволочьё, грязное, продажное сволочьё!
Горящие федеральные казармы на западной окраине города. Красные гвоздики на улицах — кровь не смывали, её прикрывали букетами. Камень, брошенный в спину... Соседские пацаны, старше Грега лет на шесть-семь, орущие: «Федеральный ублюдок!!! Вон отсюда, это наша земля!»
Вспомнил... Поймав озадаченный взгляд Филдса, Киссинджер тряхнул головой, отгоняя непрошенное воспоминание. Перевёл разговор на другую тему.
— Слышал о смерти Дробински?
— Да, вчера в новостях было. — Филдс хмыкнул и суетливо продолжил: — А вот спроси меня, и я тебе скажу: собаке собачья смерть, как говорится. Чёртов предатель... Мне тут сказали, он из «командировок» в Аппайи не вылезал. Продался, козлина... Да таких шлюхартёров в колыбели давить надо!
— Чего он тёр? — не понял Киссинджер.