Творение. История искусства с самого начала
Шрифт:
Юдифь (в центре). Северный портал Шартрского собора. Начало XIII в.
Издалека эта новая архитектура света сначала представлялась паломнику громадной тенью, призрачным силуэтом, маячившим на горизонте и доселе невиданным. Две высоченных башни собора в Шартре, на удивление быстро перестроенного после пожара около 1200 года, возвышались над основной громадой церкви, виднеясь издалека. Но еще более потрясающий вид открывался путнику, когда он подходил к дверям собора.
Каменные фигуры, установленные на столбах вокруг каждого из трех порталов фронтона, а также вокруг северного и южного порталов, являли собой незабываемое зрелище. Образ женщины с длинными косами у западного портала словно навеян классической архитектурой: вытянутые, тонкие складки ее одежды напоминают желобки классической колонны. Тем не менее она полна ощущения жизни — той жизни, которую
Войдя в собор, человек внезапно попадал в совершенно иной мир взмывающих ввысь колонн и невесомых стен, в интерьер, утопающий в свете, льющемся через окна, которые парили где-то наверху по тьме. Если в цистерцианских церквах окна были серыми (бесцветными) из-за отказа от любых витражей (витражи казались слишком радостными, слишком «клюнийскими»), окна собора в Шартре были полны самых сочных цветов, в особенности выделялся глубокий синий — цвет безоблачного летнего неба. Под огромным окном-розой (на западном фасаде) три больших витража были заполнены картинами из жизни Христа, сложенными из кусочков цветного стекла, вырезанного и вставленного в оловянный каркас. Шартрский собор — один из немногих готических соборов Франции, сохранивший свое остекление. Сегодня это самый большой ансамбль витражей своей эпохи. Однако для большинства людей, особенно для тех, у кого плохое зрение, детали этих картин было невозможно разглядеть, находясь в церкви. Но это нисколько не портило впечатления — общий эффект действия цветного света был ошеломительным.
Через несколько лет после постройки Шартрского собора архитектура света произвела одно из величайших своих творений. При входе в Амьенский собор, самый большой во Франции, первое впечатление, будто вас затягивает в огромной коридор: длинное (118 м), вытянутое вверх (42,3 м) пространство, которое ведет вас прямо к ярко освещенному алтарю [212] . Проходя через главный или один из двух боковых нефов, вы видите, как эффектно раскрывается перед вами интерьер: одновременно вперед, ввысь и в стороны. Нижнюю половину среднего нефа занимает высокая (18 м) продольная аркада, верхняя же половина состоит из пояса малых арок (трифориев), над которыми расположены высокие четырехчастные окна из ослепительного света. Нефы ведут к раскрывающемуся в стороны широкому трансепту (тоже трехнефному), за которым следует хоровая часть с семью капеллами, расходящимися во все стороны, точно как в Сен-Дени, однако здесь центральная капелла сильно выступает вперед, усиливая движение вперед. То, что с первого взгляда кажется узким пространством, разворачивается в ошеломляющий, наполненный светом интерьер. Колонны взмывают вверх на всю высоту внутренних стен, словно большие деревья, раскрываясь на вершинах в ажурный каменный узор: такой стиль резных украшений из камня позднее был назван французским словом rayonnant, что означает «лучистый».
212
Murray S. Notre-Dame, Cathedral of Amiens: The Power of Change in Gothic. Cambridge, 1996. P. 28–43.
Человек XIII века (как, впрочем, и люди всех последующих веков), войдя в собор, оказывался как будто в другой реальности. Первый строитель Амьенского собора Робер из Люзарша, чье имя было запечатлено в узоре каменного пола, так называемом «лабиринте», следовал образцу, установленному аббатом Сугерием, который создавал свою церковь как образ Небесного града Иерусалима: в этой пышности и гармонии пропорций, в сплетении историй, рассказанных в камне и стекле внутри и снаружи, рождалась аналогия небесного города, описанного в Библии.
Соборы, воздвигавшиеся вокруг Иль-де-Франс и Парижа, свидетельствовали о возрастающем могуществе французских королей, в частности Людовика IX, который правил в середине XIII века. Его мать, Бланка Кастильская, была ярой покровительницей искусств и ремесел: ее геральдический герб — золотой замок на червленом поле, — изображенный на окне-розе северного фасада Шартрского собора, свидетельствует о том, что она поддерживала его строительство. Возможно, именно воспоминание о виденном в детстве Шартрском соборе, побудило ее сына, Людовика, вошедшего в историю как Людовик Святой, распорядиться о строительстве одного из величайших творений в «лучистом» стиле, Сент-Шапель (Святой капеллы) в Париже: величественной капеллы, высокой, стройной и словно целиком состоящей из цветных витражей (в верхнем зале вместо стен были витражные окна). Она строилась в качестве королевской церкви и предназначалась для хранения ценных реликвий, собранных Людовиком Святым (король превзошел даже гвозди Креста Господня из Сен-Дени, добыв Терновый Венец, предположительно, с головы Христа, в котором Он шел на Голгофу), и похожа скорее не на капеллу, а на гигантский драгоценный реликварий [213] .
213
Martindale A. Gothic Art from the Twelfth to Fifteenth Centuries. London, 1967. P. 89.
Огромные
Это наслаждение жизнью наполняло и религиозные образы, проникнутые тонкостью чувства, какое сто лет назад было неведомо аббату Сугерию. Статуя из слоновой кости, изображающая Мадонну с Младенцем и когда-то стоявшая в райских интерьерах Святой капеллы, с первого взгляда раскрывает не тайну воплощения Бога, а образ человеческого счастья. Если тонкая простота восточной иконы Богородицы — например, Владимирской Божией Матери — была не от мира сего, то Мадонна из Святой капеллы, как и скульптуры на порталах Шартрского собора, словно взята из самой жизни: в ней настолько чувствуется нежная связь между матерью и ребенком, что скульптура вполне могла отражать личный опыт художника. Мадонна слегка отклоняется назад и вправо, держа на весу ребенка, бойкого мальчугана. Ее взгляд устремлен на зрителя с выражением гордости и кротости. Одежды, скрывающие ее тело, кажутся тяжелыми, и всё же ее изящные руки и слегка отклоненная поза исполнены глубокой утонченности. Руки матери и ребенка не соприкасаются, но соединены одним круглым предметом — возможно, яблоком, — замыкая пространство, наполненное доверием, обаянием и любовью.
Архитектура света получила невероятно широкое распространение. Французские архитекторы были весьма востребованы. Алтарь Кентерберийского собора в Англии был перестроен в XII веке Гийомом из Санса, который осваивал ремесло на строительстве собора в своем родном городе, расположенном в Иль-де-Франс. В испанском Леоне и в германском Кёльне соборы тоже строились по французским образцам архитекторами, обучавшимися во Франции. В Уппсале, на юге Швеции, собор был возведен под руководством французского «каменных дел мастера» Этьенна де Боннея. Opus francigenum, то есть «французская работа», как именовали ее современники, быстро стала лидирующим стилем религиозной архитектуры [214] .
214
Bony J. Gothic Architecture of the 12th and 13th Centuries. Berkeley, CA, 1983.
Как это часто бывает, величайшие достижения нового стиля, по крайней мере в скульптуре, появлялись и за пределами французских центров влияния. Имя и облик автора статуй двенадцати донаторов в Наумбургском соборе (современная Германия), созданных в середине XIII века, были утрачены, однако реалистическая трактовка скульптуры говорит о том, что это был мастер с французскими корнями [215] . Скорее всего, он знал скульптуры Шартра, Реймса и Амьена, а возможно, даже работал над ними. Однако на германской земле стиль эволюционировал, достигнув такого уровня реализма, какого не знали во Франции (за исключением, пожалуй, незабываемой фигуры Юдифи на портале Шартрского собора). Эффект материальности усиливался тем, что фигуры были раскрашены (отсылая этим к античной традиции), хотя в неменьшей степени их эффектное жизнеподобие достигалось тонкой работой резца, чувством объема и пропорций. В Бамберге и Магдебурге, как и в Наумбурге, прихожане соборов, должно быть, поражались тому, сколько жизни мог дать образу камень, особенно удивлялись богатые бюргеры из Наумбурга, когда в изумлении смотрели на стоящие на стене каменные «портреты» донаторов из своего круга (изображенные первооснователи собора так их и не увидели — скульптурное убранство было закончено более чем за полтораста лет) [216] . Одетые по моде своего времени и наделенные чертами, близкими и понятными для эпохи высокой готики, эти статуи являли дерзкие образы современников, отражая, как в зеркале, саму жизнь.
215
Brusch K. The Naumberg Master: a chapter in the development of medieval art history // Gazette des Beaux-Arts. N. 6. Vol. 122. October 1993. P. 109–122.
216
Williamson P. Gothic Sculpture, 1140–1300. New Haven, CT; London, 1995. P. 177.