Тыл-фронт

Головин Андрей

* * *

Бурлов подхватился, еще не открыв глаз. Секунду прислушивался, потом затарабанил кулаками в дверь.

— Зараз… Зараз, товарищ майор, открываю! — раздался голос Федорчука, и дверь с треском слетела с навесов. — Берить мою винтовку! Петро! Бери ариску.

— Денисович! Со своей командой на окраину, к шлагбауму! Остальные — за мной! — крикнул Бурлов и выбил сильным ударом ноги несколько досок забора. На дороге суетились у орудий артиллеристы.

—

Почему не стреляете? — крикнул Бурлов.

— Дома мешают, — отозвался кто-то из темноты.

— По вспышкам на гребне сопок бейте! — подсказал Федор Ильич.

Из-за дома выбежала группа полицейских.

— У-рррр-ра! — заревел Бурлов, чувствуя боль в легких. — Бей самураев!

— Ppp-pa-a! — разнеслось по всей. Новоселовке.

Федор Ильич увидел бежавшего, впереди с обнаженной шашкой офицера. В два прыжка очутившись против него, майор сильным ударом приклада выбил шашку, с каким-то остервенением вонзил в него штык.

Бой кипел всюду: впереди, в тылу, схватки завязывались за домами, в придорожных кюветах.

Выбежав к Варькиному кабаку, Бурлов заметил убегавших маньчжур. Бросая оружие, они проворно карабкались по крутому скату сопки.

— Петр, видишь! — крикнул Федор Ильич. — Со своим отделением туда!

За дворами затрещал пулемет. Маньчжуры шарами начали скатываться вниз. Из-за домов они выбегали группами с поднятыми руками.

Бой затихал.

Остановившись в конце деревни, Бурлов разорванным рукавом стер с лица пот. Сердце билось гулко и часто, тело мелко дрожало. Неожиданно его кто-то тронул за руку. Майор вздрогнул и обернулся.

— Там! — глухо бросил Федорчук, качнув головой на машины.

— Что там?

— Генерал товарищ Николаенко и младший лейтенант товарищ Сергеева! — хрипло пояснил Денисович, безнадежно махнув рукой.

Федор Ильич побежал к машине, Николаенко был уже мертв. Валя полулежала, откинувшись на колесо автомашины. Ее лицо было мертвенно бледным, пальцы непослушных рук слабо царапали гимнастерку на груди.

— Валя! — тихо окликнул Бурлов.

— Возьмите… партбилет, — не открыв глаз, прошептала она.

На небе разливалось огненное кровавое зарево.

* * *

Рощин на ходу спрыгнул с танкетки и сейчас же увидел Бурлова.

— Где? — хрипло спросил он.

Федор Ильич молча указал на дверь штаба.

Валя неподвижно лежала на двух сдвинутых столах, затянутая до подбородка простыней. Вокруг валялись окровавленные бинты, куски марли, ваты. Ее лица уже коснулась рука смерти. Возле стола стоял врач, прощупывая пульс. Заметив Рощина, он опустил Валину руку, прикрыл ее простыней и отошел к заставленному флаконами окну. По его лицу Рощин все понял.

— Валя! — склонившись к ней, тихо позвал он. Испугавшись, что она не услышит, выкрикнул тоскующе громко: — В-а-ля!

Она чуть заметно вздрогнула и приоткрыла глаза. В них слабо блеснула искра сознания и радости.

— Мой… родной! — чуть внятно шевельнула

она посиневшими губами. — Вот… и все?.. Не сердись…

Из-под устало опустившихся век выкатились две слезинки и торопливо скатились по щекам. Валя глубоко, как во сне, всхлипнула, по ее лицу метнулась болезненная судорога…

Когда Рощин вышел из штаба, над тайгой нависла смрадная черная пелена. Сквозь нее тускло пробивалось бурое солнце. С неба хлопьями серого снега сеялся пепел, едкой гарью струился воздух.

В березовой роще у реки раздались три стройных залпа: солдаты проводили в последний путь своих товарищей и отдали им свои почести. «Вот и все! — холодно скользнуло в сознании Рощина. — Вечная память и слава!»

Рощин устало сел на ступеньки крыльца, к нему подошел Бурлов и тронул за плечо.

— Все! — тихо проговорил Рощин, не поднимая головы. И вдруг зло выдохнул: — Где этот твой…

— Анатолий! — грубо прервал его Федор Ильич, боясь, что Рощин скажет что-то оскорбительное и тогда юн тоже может не сдержаться.

— Где… Зудилин? — тяжело дыша, спросил Рощин.

— Утром нашли убитым недалеко от шлагбаума.

7

С вершины Чжангуанцайлинского хребта к деревне Лаохэйгоу пробивались пять человек. Они часто останавливались и всматривались в затянутую утренней мглой и отсыревшим дымом долину. Впереди шел крепкий седой мужчина с непроницаемым твердым лицом, за ним стройный юноша со свежей повязкой на голове. Двое других несли на плечах самодельные носилки с неподвижно лежащим на них человеком. Шествие замыкал сухой сгорбленный старик с японским ручным пулеметом.

Спустившись к подножию, группа остановилась у ручья. Мужчины жадно припали к холодной воде. Седой освежил лицо лежавшему на носилках. Тот тихо застонал и облизнул сухие губы.

— Уже дома, — стараясь напоить раненого из пригоршней, проговорил седой.

Неожиданно из-за кустов по другую сторону ручья вынырнуло трое вооруженных.

— Сы Дуч! — радостно воскликнул один из них, по виду старший.

Он перепрыгнул через ручей и крепко пожал руну седого. Взглянув на юношу, он вдруг воскликнул испуганным шепотом.

— Ван! Сын мой! Что они с тобой сделали?

— Успокойся, отец! — отозвался надтреснутым голосом юноша. — Видишь, я жив и держу оружие.

— Где Ким Хон? — спросил Сы Дуч.

— Командир и лазарет в доме полицейского управления, — ответил старший. — Мать видел? — спросил он Вана.

— Нет, отец. Меня схватили, как только я зашел к Сы Дучу.

Отряд Ким Хона насчитывал теперь около двух тысяч бойцов и маневрировал не волчьими тропами, а по дорогам и селам, уничтожая разбросанные по деревням японские и маньчжурские полицейские войска.