Тыл-фронт
Шрифт:
— Вот это гвоздят! — выкрикнул Свирин в ухо своему начальнику штаба. — Смотри, смотри… Как выброшенные из пруда караси: только ртом зевают, — кричал он, разглядывая в бинокль ближние японские окопы. — Подавай сигнал выходить на исходный рубеж для атаки!
Обезумевшие от несмолкаемого грохота, японцы валились там, где их застигла артиллерийская пальба. За ближними сопками встали огромные клубы дыма: рвались подвезенные на батареи снаряды и мины.
Уже через три часа полк Свирина прорвал две полосы укреплений и дрался где-то под станцией Эхо, а командующий переместил свой штаб в домик дорожного смотрителя,
К полудню в тыл побрели первые партии пленных японцев, так и не успевших опомниться от этого утреннего кошмара.
* * *
Генерал Смолянинов внимательно слушал секретаря Военного Совета:
— Во избежание жертв среди гражданского населения и разрушения города Муданьцзян, уповая на благоразумие командующего Пятой армией генерала Сато, имею честь предложить: в течение суток 14 августа вывести из Муданьцзяна все полевые войска и гарнизон внутригородских укреплений. Город считать нейтральной зоной. При соблюдении этих условий Командование Приморской армии гарантирует неприкосновенность города и ограничится вводом в него только комендантских войск, необходимых для поддержания порядка.
При согласии в пять-ноль-ноль иметь на шестнадцатом километре белый флаг и парламентера в звании полковника при двух офицерах. Представитель нашей стороны будет следовать на легковой машине марки М-1 в таком же составе к пяти часам тридцати минутам по местному времени.
Командующий армией генерал-полковник Савельев. Член Военного Совета генерал-майор Смолянинов. Мулин, 13 августа 1945 года.
— Крепко закрутили! — довольно, проговорил Смолянинов. — И сколько отпечатали?
— Полторы тысячи, товарищ генерал.
— Маловато, — пожалел Виктор Борисович. — Чем больше населения прочтет, тем лучше… Ну да ладно! Вызывайте самолет.
— Он уже здесь!
— Отправляйте… Только предупредите Бурлова — бросать в центре города и с минимально безопасной высоты…
На втором заходе «ИЛ» вышел к центру Муданьцзяна. На станции выгружался эшелон. На пассажирскую платформу сползали танки, уходили к реке и прятались в кустарнике.
— Вот нахалы! Прямо днем! — выкрикнул Варов.
Петр удивлял Бурлова. Обычно сосредоточенный и сдержанный, сейчас он был по-детски возбужден. «Совсем еще мальчик!» — подумал Федор Ильич.
— Передай своим, может, поздравят с прибытием, — подсказал Варов летчику.
Тот отрицательно покачал головой.
— Нельзя! — крикнул он. — С миссией парламентерства прилетели.
«Вяловатый какой-то», — неодобрительно подумал Варов о летчике.
Заметив самолет, муравейник внизу засуетился, начал стремительно расползаться. «ИЛ» резко пошел вниз.
— Бросай! — крикнул Федор Ильич.
К земле полетели разноцветные листочки.
Неожиданно вокруг вокзала замелькали ослепительные вспышки. Вокруг самолета бесшумно встали бурые клубы дыма. Противно скрежетнула обшивка. «ИЛ» дернулся всем корпусом. Летчик грузно валился на штурвал. Шлем на его голове был разорван, по лицу струилась кровь. Не успев ничего сообразить, Петр услышал его натруженный голос:
— Срррезали… За городом, в сопках, прыгайте… М-м-м, — зло заскрипел он зубами.
Самолет,
— Прыгай! — скорее простонал, чем выкрикнул летчик.
Петр ощутил легкий толчок Бурлова и скользнул за борт. Болтаясь на стропах, он увидел, как самолет развернулся и с нарастающей скоростью заскользил к городу. Уже на земле Варов расслышал глухой басовитый раскат. Там, где была станция, в небо поползла черная стена дыма.
— В эшелоны врезался! — забывшись, закричал Петр. — Прямо в эшелоны…
Старшина приземлился почти на гребне сопки. Осмотревшись, метрах в трехстах увидел Бурлова. Майор быстро комкал парашют и заталкивал его в кустарник. Закончив, направился к нему.
Мысли Петра были поглощены подвигом летчика.
Варов допускал, что смертельно раненный, на беспомощном самолете, не надеясь на жизнь, он пренебрег парашютом. Но обреченность рождает безразличие, духовную пустоту. Значит, он просто не думал в этот момент ни о парашюте, ни о жизни. Но Петр знал по себе, что не ценить жизнь тоже нельзя. Да… просто, когда она поставила перед выбором: госпитальная подстилка врагов, предоставленная в надежде на измену, или честная смерть в бою — он выбрал второе…
— Летчик!.. А мы на зонтах от него, — хрипло проговорил он, пряча глаза от Бурлова.
— Петр, мы ничего не могли прибавить к тому, что он сделал, — недовольно отозвался Федор Ильич, осматривая пистолет.
— Семь! — сосчитал Петр патроны в своей обойме и вставил ее в пистолет.
— Восьмой оставляешь себе? — испытующе спросил Федор Ильич.
— Зачем? — с неподдельным изумлением спросил он. — Перед вылетом проверял бои… Кроме патронов, есть нож, руки? Куда пойдем?
— Самое плохое решение лучше мудрейшего вопроса, — проговорил Бурлов и, со смешком взглянув на Варова, спросил: — Куда пойдем?
— Пошли по гребню сопки, товарищ майор, — уже с обычным спокойствием предложил Варов.
6
У дома Заржецкой, престарелой меценатки шпионского центра, где помещался штаб Муданьцзянского белогвардейского округа, Любимов остановился, неторопливо достал папиросу, прикурил и оглянулся по сторонам. Глухая улица оставалась пустынной. Сделав пару глубоких затяжек, старший лейтенант успокоился. «Тронулись! У себя ли его высокопревосходительство?» — спокойно подумал он.
Взбежав упругим шагом на второй этаж, Любимов шумно распахнул дверь приемной. В дальнем углу на потертом диване валялся офицер с лицом, опухшим от перепоя. Бросив на него скучный взгляд, тот медленно встал и застегнул китель.
— Капитан Белозерский! — громко отрекомендовался Любимов, прищелкнув каблуками. — От его высокопревосходительства генерала Кислицына к его высокоблагородию полковнику Бирюлеву!
— Слушай, Белозегский, — слегка закартавил офицер так, словно бы они были близкими друзьями. — Синенькую не ссудишь? Голова, чегт тгещит. Ночью ободгал в кагты эта каналья из Хэндаохецзы Кугаков.