Тыл-фронт
Шрифт:
— К чему, к чему! — прервал подполковник.
— Я по делу. У вас не появлялся здесь Любимов?
— Любимов? — переспросил Свирин и помрачнел. — Кажется, и не появится! Убили его или расстреляли японцы…
— Убили? Как? Где?
— Приходил один офицерик каяться. Ну и рассказал.
— Да откуда этот беляк знает, что это Любимов? — воскликнул Рощин.
— Он-то не знает! И я сперва его словам не придал значения. А вчера полковник Курочкин запрашивал о Любимове. После этого у меня все это и соединилось. Приказал землю перерыть,
* * *
Станционные пути ремонтировались, и санитарный поезд остановили в пригороде Муданьцзяна. Начальник эшелона ругал станционные непорядки и не знал, что делать. Но к его удивлению, раненых подвезли на низенькой ремонтной платформе дрезиной.
— Может, захватите человек двести раненых японцев? — спросил помощник военного коменданта, когда начальник эшелона отмечал у него путевку. — В Мулине, чтобы не ожидать, отцепите вагоны. Я дам по линии распоряжение, чтобы после передачи раненых в больницу лагеря вагоны привели в порядок.
— Зачем их принимаете? — возмутился начальник эшелона. — Для них выделен специальный транспорт и назначен медицинский персонал.
— Не принимаем! — перебил его помощник коменданта. — Это подкидыши. Японцы бросают своих раненых. Наши шоферы подбирают и привозят. А если бы принимать! — он безнадежно махнул рукой. — Их тысячи. Комендант поисковые группы нарядил из японских врачей, санитаров и наших инспекторов.
Такое сообщение начальника эшелона пришлось санитарной прислуге не по душе. Но медицина есть медицина, а раненый не солдат: пришлось принять.
Зину это непредвиденное промедление нисколько не огорчило. Она успеет навестить отца и, возможно, узнает что-нибудь о Вячеславе. «Конечно же, он в штабе! Где же ему быть? Он сам говорил, что отряды пограничников дойдут только до Муданьцзяна».
Зина не допускала мысли, что Георгий Владимирович может ничего не знать о Любимове. Он не имел права ничего не знать о нем. Ей казалось, что даже любой первопопавшийся штабной писарь ответит:
— A-а, старший лейтенант! Здесь, а как же!
После встречи в Мулине Зина не имела о Вячеславе никаких известий. Это тревожило ее все эти дни боев за Муданьцзян, она со страхом встречала каждого нового раненого, боясь в нем найти Любимова.
Зина упросила начальника поезда отпустить ее в штаб армии. На попутной машине, подвозившей раненых японцев, она выехала в город.
На одном из перекрестков скользнула мимо темно-зеленая легковая японская автомашина. В сидевшем вполоборота около шофера советском офицере Зина узнала Рощина. Машина свернула в боковую улицу к центру города.
— Пожалуйста, за той машиной! — попросила Зина. — В ней офицер из штаба армии.
— Знакомый? — с хитринкой осведомился шофер.
— Знакомый.
Шофер прибавил газу и догнал легковую.
— Анатолий! — крикнула Зина, как только их машина остановилась.
—
— Ты откуда едешь? — спросила Зина.
— Сейчас с аэродрома.
— А где был? В Уссурийске не был?
— Был, — как-то вяло ответил майор.
Зине показалось, что эта встреча тяготит Рощина.
— Опоздала немного: Георгий Владимирович улетел в Харбин, — объявил он, избегая ее взгляда. «Рассказать о Любимове или не нужно? — думал он. — Если сама не спросит, ничего не скажу!»
— Улетел? — сразу опечалилась Зина. — Совсем?
— Не совсем, а надолго! Через день и я туда вылетаю.
— А Вячеслава ты не встречал в эти дни?
Рощин молча покачал головой.
— И… ничего не слышал о нем? Он должен быть в Уссурийске, в штабе фронта…
Он видел разливавшийся в ее глазах испуг, даже ужас.
— Почему ты молчишь, Анатолий? — почти вскрикнула она.
— Слышал! — тихо ответил он.
— Что… что слышал? — схватила она его за руку.
— Похоже, что убит!.. В Харбине!?..
Зина в ужасе подалась назад и закрылась рукой.
— Нет, нет!.. Ты говоришь неправду! Неправду! — вдруг выкрикнула она. — Не ври! Не смей! — и зарыдала.
Первый раз Рощин видел, как рыдает настоящая любовь, потеряв то, чем она жила…
* * *
За окном моросил дождь. Он словно оплакивал все несчастья человечества. Оплакивал тихо, скорбно.
Зина смотрела в окно и тоже плакала. После встречи с Рощиным она почувствовала себя плохо и отпросилась домой, изрядно переполошив своим неожиданным приездом и видом мать. Евгения Павловна стояла помертвевшая, немая.
— Что случилось, Зина? — задохнулась она. — Где отец?
— Папа в Харбине… А я просто себя плохо чувствую, — но тут же расплакалась и все выпалила матери единым духом.
— Чем же ты поможешь своему горю, слезами? — рассудила Евгения Павловна.
— По-твоему, значит, не плакать? — совсем наивно спросила Зина.
— Слезами не поможешь! Возможно, это все и не так. Тебе сказал Анатолий Андреевич, ему сказал комендант, тому сказал офицер… Успокойся, отдохни, обдумай. Наконец, напиши отцу или Виктору Борисовичу. Они могут лучше знать…
У Зины снова вспыхнула надежда, но стоило только матери уйти, как с нею исчезла и надежда. «Она ничего не знает… Ничего не знает! — терзалась Зина. — Да-да! Она будет воспитывать сына. Она ему расскажет, какой у него был отец! Хороший, хороший!» — Зина снова не удержала рыданий.
— Нельзя же так, дочка!
— Ты ничего не знаешь, мама! — захлебываясь, проговорила Зина. — Я овдовела, не выйдя замуж… Мы…
Рыдания не позволили ей договорить, но мать и так все поняла. Прижавшись своим лицом к мокрому горячему лицу дочери, она плакала вместе с ней.