Тыл-фронт
Шрифт:
— Петя! — вдруг всхлипнув, прошептала Соня и поцеловала его в губы.
— Кажется, нашего разведчика взяли в плен! — послышался голос позади.
— Идем, Соня, идем! Разве они оставят в покое! — воскликнул Петр.
— Узелочек забыли! — подсказал тот же голос.
— Ой, это мой! — рассмеялась Соня. — Здесь яблоки… ранетки. Это из нашего сада! Правда-правда!..
Петр вдруг весело и звонко рассмеялся, как не смеялся уже долгое время. Соня терлась щекой о его халат и тоже тихо смеялась.
— Какой ты, Петя, тощий-тощий! И черный, и…
Но Петр прижал Соню к себе, чтобы она не видела его слез.
— Тебе нужно, Петя, отдохнуть. Я говорила с сестрой: они тебя отпустят. Ты поедешь со мной? — заглянула она в его глаза. — Правда? У нас хорошо! Сад, речка. Отдохнешь. Потом довоюешь?
— Война уже кончается, Соня, — отозвался Петр.
5
Шеститысячный полк Ким Хона вышел в долину Шахэ с юго-востока за день до подхода советских войск. От местного населения командир узнал, что японцы подготовили в междуречье Ляохэ-Хуньхэ сильную оборону и сосредоточили за ней крупные силы. Фронт японских войск был повернут на запад, к русским, и подразделения Ким Хона оказались у них в тылу.
Первым желанием Ким Хона было сейчас же воспользоваться оплошностью японцев и дезорганизовать их оборону до подхода русских. Но, переговорив со своим помощником и командирами отрядов, он отказался от этого намерения. Одновременный удар его полка и советских войск будет для японцев полной неожиданностью и приведет к разгрому.
В ночь на 19 августа его отряды вплавь, бесшумно, переправились через Хуньхэ и почти вплотную придвинулись к тыловым позициям японцев.
Русские ударили в полдень.
Японцы отстреливались яростно. Когда бой достиг высшей точки и цепи противника поднялись в контратаку, подразделения Ким Хона нагрянули на их позиции, как горная лавина.
Японцы заметались между двух огней. По укреплениям начали всплывать белые флаги. Когда они соединились в бесконечную цепь, Ким Хон приказал развернуть полковое знамя и во главе командирского отряда двинулся навстречу русским. Его обнял пропахший бензином полковник в тяжелом танкистском шлеме, и они троекратно расцеловались.
Здесь же состоялся митинг.
Ким Хон говорил последним и, как обычно, немногословно.
— Долго китайский народ ждал этого дня! Много раз Янцзы уносила свои воды в море, а с ними горе и слезы нашего народа. Море слез и горя! Но мы верили, что настанет день, когда русский человек обнимет своего китайского друга и вместе пойдут они счастливой дорогой жизни.
После митинга к Ким Хону подошел отец Вана.
— Командир, разреши моему сыну сходить домой и узнать, жива ли мать или японцы убили ее? — спросил он. — Ван через пять суток возвратиться в полк.
— Пусть идет! — ответил Ким Хон. — Пусть расскажет на своем пути народу, что наши войска соединились с русскими
* * *
После памятного дня есаул Журин волком блуждал по тайге. Его не тянуло к людям, но гнал голод. Он-то и привел есаула к Новоселовке. Долго наблюдал он за селом и заметил вывалившегося из Варькиного кабака батюшку в обнимку с двумя своими прихожанами. Есаул спрятал в кустах наган, нож, документы и, не раздумывая больше, тронулся в станицу.
Увидев его около дома, батюшка отрезвел и забормотал молитву. Поддерживавших его станичников сдуло, как ветром.
Боялись люди Журина.
— В сарай разговеться принеси, да матушке не сбрехни! — проговорил Журин, пропуская попа во двор.
На второй день есаул явился к Варьке. Кабатчица возвышалась за стойкой в цветастом японском халате. Увидев есаула, Варька по-дурному загыкала и проворно села за прилавок.
— Достань стаканчик чистого, — проговорил Журин, заглядывая за прилавок.
— С превеликим удовольствием, ваше благородие! — заикаясь, отозвалась Варька.
— Заткнись! — цыкнул на нее есаул.
Он просидел в кабаке до вечера, на ночь остался у Варьки.
Кабатчица за последнее время ожила. «Коммуния» ее заведение не тронула, торговле не мешала. Только новый комендант приказал, чтобы торговала, кроме спиртного, спичками, папиросами, мылом и другими товарами. Варька половину из того, что он приказал, достала в Мулине и разложила на прилавке. Но этого товара из станичников никто не брал, а русские солдаты заходили редко.
В Новоселовке жизнь быстро наладилась и пошла своим порядком. Новая власть никого трогать не собиралась, Первые дни батюшка было перестал править службы, но комендант распорядился возобновить их «для тех, кто верует». Поп вышел от коменданта огорошенный, на радостях напился вместе со станичниками до «положения риз». После этого приказал звонить к заутрене, но в церковь никто не пришел. Отец всплакнул на паперти и обвинил прихожан в вероотступничестве.
Журин решил пока пересидеть у Варьки и осмотреться. Днем он спал, играл с батюшкой в очко, ночью исчезал и появлялся под утро. Кабатчице он подарил беличий палантин и золотые серьги с засохшей на них кровью. Варьку не радовали его подарки, и она искала способ избавиться от опасного жильца. Тем более о его появлении прошел слух по станице.
Под воскресенье Журин возвратился к Варьке на рассвете с простреленной рукой. Наскоро обмыв рану и перевязав ее куском голубой байки, завалился на сеновале спать. Разбудил его легкий скрип двери.
— Вона, спит! — раздался громкий голос Варьки.
Не шевельнувшись, есаул приоткрыл глаза. В дверях стояли красноармейцы с автоматами. «Продала подлянка! — лихорадочно думал есаул. — Хорошо, что оружие спрятал».
— Гражданин! — обратился к нему солдат. — Вставайте!
Журин лениво открыл глаза и сел.