У подножия Саян
Шрифт:
Лапчару показалось, что на лицо ему льют горячую воду. К счастью, Анай-кыс продолжала.
— Я даже помню, как мы играли в сайзанак, — и рассмеялась.
Лапчар не ожидал услышать это. Он старался тянуть аркан разговора.
— Хорошая у тебя память. Я не решался спросить даже, думал, забыла.
Анай-кыс улыбалась, она смотрела доверчиво.
— Говорят, ты замуж выходишь... — И запнулся.
Девушка переменилась в лице, от хорошего настроения и следа не осталось.
— И до вас уже это дошло?! Ой! Что делать? Что Эрес скажет?!
—
— Я не хотела его беспокоить напрасно. Не придавала значения этому сватовству, ведь я же решаю. А вон как все вышло, все знают теперь, все говорят. Если бы знала, что так далеко зайдет, сразу написала бы ему. С родителями поссорилась, не бываю у них. — Голос ее задрожал.
Им не удалось закончить этот трудный разговор. Прибежали девушки, Лапчар поднялся и пошел спать в другую палатку.
Но мог ли он уснуть? Мысли так и буравили мозг. Если Анай-кыс станет жить с нелюбимым человеком, выйдет замуж под давлением родителей, в этом виноваты будут все, и Лапчар в первую очередь. Она ему рассказала о своем горе. А если Эрес, узнав, что к ней сватался один парень, отвернется от нее? Как не прикидывал Лапчар, какие варианты не приходили ему в голову, ему всегда было жаль Анай-кыс, ей одной он глубоко сочувствовал.
Стало светло, запели птицы. Коротка летняя ночь. Так Лапчар и не сомкнул глаз. Взяв полотенце, пошел к реке.
На следующий день Лапчару никак не удавалось остаться с Анай-кыс наедине, продолжить разговор. Еще через день, приехав к утренней дойке, Лапчар и Шавар-оол с удивлением увидели у большой палатки сверкающий краской новенький «газик» председателя. Его самого не было видно. Подойдя к машине, узнали от шофера, что приехала Янмаа. Лапчар не удивился: тут одни женщины, и у жены председателя могли быть к кому-нибудь из них дела.
Янмаа ходила в окружении доярок, рассказывала им что-то. Лапчар заметил: Анай-кыс там не было.
Он грузил бидоны с молоком, когда увидел Анай-кыс, выходившую из палатки и направлявшуюся к «газику». Янмаа тоже увидела Анай-кыс. Бросив девушек, побежала за ней, отворила дверцу, помогая сесть в машину. Тут же села сама, дверца захлопнулась.
Лапчару показалось, что прищемили его сердце. «Газик» мягко, не поднимая пыли, тронулся с места. Девушки не помахали вслед платками, не крикнули «до свидания». Молча стояли они некоторое время и так же молча пошли в палатку.
Лапчару раздумывать было некогда. «Парни нашего аала» включил мотор, и машина резко рванулась с места, словно ленивая кляча, испугавшаяся бича хозяина. Лапчар едва не клюнул в переднее стекло. Приехав в село, узнали, что машины шагонарского молокозавода еще нет. Отпустив шофера домой, Лапчар остался ждать. Машина обязательно должна прийти. Только к вечеру, не замечая ни голода, ни тяжести сапог, Лапчар вырвался домой. Он шел быстро и думал: «Куда люди так спешат?» — не замечая, что сам едва не бежит.
У их дома стоял низкорослый конь, привязанный к ограде. Лапчар обрадовался, узнав коня зятя,
— Даже с зятем со своим не поговорит как следует, — ворчала мать. — Куда-то опять собирается, поел бы хоть.
— Дай мне своего гнедого, — попросил Лапчар. — Сколько молодцу сидеть так?! Надо посмотреть вокруг достойных парней и девчат!
— Что это с ним сегодня? — с тревогой в голосе сказала мать, переводя взгляд с сына на зятя.
— Что ж, время пришло. Конь резвится, молодость не остановишь.
— Если задержусь — не беспокойтесь, — миролюбиво сказал на прощание Лапчар.
На пороге его остановил голос отца.
— Не торопись, сынок. Мужчине не к лицу торопиться. А пускаешься в путь, большой или малый, подтягивай подпруги. Чтоб собаки не лаяли, овцы не поднялись.
Было уже темно, когда Лапчар выехал из леса, направив коня вверх по Шивилигу. Гнедой позвякивал удилами. С гор несло прохладой. Остановившись на пригорке, Лапчар разглядел вдалеке огонек юрты, сошел с коня и подтянул подпруги. Покусывая трензеля, конь зевнул. «Примета, означающая, что коню и всаднику предстоит далекий путь», — подумал Лапчар.
А вот и две юрты, стоящие рядом. Между ними — совсем новая, белая, как куриное яйцо, юрта, которая хорошо была видна и в темноте.
Подъехал тихо, как говорил отец: ни собаки не залаяли, ни овцы не поднялись. У коновязи стояло несколько оседланных коней. Лапчар сразу узнал поджарого гнедого Дозур-оола. Перед белой юртой — председательский «газик». Отчетливо слышались голоса.
— ...Думала, дочь выросла, родителей своих уважать будет, послушная, а она...
Потом целый хор:
— Да, тетушка Шооча, да...
— Верно, верно.
— Зачем вы даете ей араку? Сами бы юрту ставили, сами бы свадьбу справляли!
Сердце Лапчара забилось, он узнал голос Анай-кыс.
Опять послышался хор.
— Нельзя так, Анай, она же тебе мать.
— Почему бы ей не выпить, когда ее дочь замуж выходит?
— Не потечет вспять вода Шивилига! — Прокатился мужской бас.
— И что это вы все подстраиваете, сказали, мать лежит, просит приехать, а тут свадьба какая-то.
У Лапчара мурашки побежали по спине: опять зазвенел голос Анай-кыс.
— Они сами проявили инициативу, — сказал мужской голос. Это Дозур-оол.
— Инициатива! Слово-то какое, — усмехнулась Анай-кыс. И твердым голосом продолжала: — А меня вы спросили? Не родители мои женятся, а я! И вы не ешьте и не пейте чужое, — добавила она тише, видимо, обращаясь к своим родителям.
— Да разве мы чужие тебе, Анай, — ласково начала Янмаа. — Ведь все уже знают о свадьбе, парень хороший. Тебе добра желаем.