У стен Анакопии
Шрифт:
— Иди и попытайся еще раз, — разрешил Сулейман.
Юсеф ушел. До самого рассвета назначенные люди ждали от него условного сигнала. А утром, во время намаза, все увидели, как с крепостной стены сбросили злополучного начальника кельбитов. Все заметили что он жив, но так и остался лежать у подножья стены. Видно, и впрямь его не принимали земля и небо.
ЗАВЕЩАНИЕ ПОТОМКАМ
...И дали они друг другу клятву твердую в том, что не будет вражды
1
После короткого отдыха Гурандухт выглядела свежей и блистала красотой. Cказано — молодость! Будто не было позади страшного боя и бегства сквозь грозовую ночь. Хибла отнеслась к ней как к родной сестре. Женщины быстро сблизились. Гурандухт попросила Хиблу показать ей Анакопию. Они поднялись на стену цитадели. Дочь Мириана с состраданием смотрела на анакопийцев, покидающих свой город. Она и здесь не чувствовала себя в полной безопасности.
— Живой не дамся. — Она показала Хибле маленький кинжал. — Но я осквернила его. Когда мы прорывались сквозь окружение, один саркиноз вцепился в меня и я... — Гурандухт вздрогнула от пережитого ужаса. — Осторожно, отравлен, — предостерегла она.
— Знаю, у меня тоже был такой кинжал. Я его не ношу с той поры, как позволила моему повелителю впервые войти ко мне.
Хибла лукаво взглянула на девушку; она старалась отвлечь гостью от горьких дум. Та грустно улыбнулась.
— Дай бог, чтобы и мне он не понадобился.
К вечеру Гурандухт стала беспокойной. Хибла думала, что ее тревожит приближение мусульманского войска, но после неудачной погони арабов за Апста зыхьчо она поняла: причина в другом. Завидев их дозор, гнавшийся за апсилами, Гурандухт впала в отчаяние; когда же Апста зыхьчо с сыновьями благополучно проскочил в крепость, она разочарованно воскликнула:
— Ах, это не он!
Хибла смекнула: не Леона ли девушка ждет?
— Мусульмане уже пришли. Теперь архонт если даже и вернется из Собгиси, не сможет проникнуть в Анакопию, — сказала она, чтобы проверить свою догадку.
От лица Гурандухт отлила кровь.
— Горы укроют архонта лучше крепостных стен, — добавила Хибла, радуясь своей догадливости.
— В такое время эристав не должен покидать свой народ.
Гурандухт хотелось говорить о Леоне, Хибла это заметила, но самолюбиво возразила:
— Здесь мой повелитель с воинами. — Она с вызовом посмотрела на Гурандухт: поняла ли та, что речь идет о ее муже Федоре? — Здесь правители Картли — твой отец и Арчил, с ними верные тадзреулы.
— Не будь кахетинского тадзреула Петре и его сыновей, погибла бы я, — проговорила Гурандухт. — Несчастный Шакро, он только что вернулся из тяжкого хазарского плена... — Она вдруг вопомнила о том, что перед ней дочь хазарского кагана, и растерянно замолчала. Та догадалась о причине ее замешательства и мягко сказала:
— Мы ведь только женщины.
— ...А вчера, защищая меня, доблестные кахетинцы были сильно изранены. Я еще не навестила их, — печально договорила Гурандухт..
— Пойдем к ним, — предложила Хибла.
В это время показалось арабское войско. Женщины с тревогой наблюдали, как оно растекалось, заливая все пространство между крепостью и морем. Хибла возбужденно заговорила по-хазароки,
— Ненавижу их, проклятых! Мусульмане разрушили нашу древнюю столицу Семендер; они и сейчас не дают покоя моему народу. Говорят, что почитателей ислама столько, сколько песчинок в их пустынях. Наши воины косили их, как траву, но трава после покоса растет еще гуще. С корнем их надо, с корнем...
Древняя загадочная Азия взглянула на Гурандухт из желтых чуть раскосых глаз хазарки. В них вспыхнула жестокость. «Такая ни перед чем не остановится», — подумала Гурандухт с возникшим вдруг беспокойством.
— Уйдем, я не могу их видеть! — сказала Хибла.
Женщины отправились к раненым. Они вошли в комнату, где лежали кахетинцы — Петре и его сын, в тот момент, когда там хлопотала знахарка Шкуакуа.
– Пей, богатырь, скоро поправишься, — говорила она, подавая Петре большой глиняный горшок с каким-то варевом. Тот отталкивал ее руку.
Завидев женщин, Петре взмолился:
— Скажите этой колдунье, пусть принесет мне вина.
— Будешь противиться лечению, я буду думать, что ты трус и хочешь отлежаться в цитадели, пока другие насмерть бьются с врагом.
Когда Хибла перевела слова знахарки, у Петре выкатились глаза, а усы поползли вверх.
— Не будь ты старой ведьмой, показал был тебе... Давай свое пойло, чертова невеста!
Петре понюхал питье, с опаской взглянул на сына — не смеется ли тот над ним, но Шакро лежал с закрытыми глазами, весь в поту и с нездоровым румянцем на впалых щеках. Петре сделал глоток. Прохладное питье пахло медом, мятой и еще какими-то душистыми травами. Он выпил весь отвар и отер усы.
— Если твое пойло столь же полезно, сколь приятно, я прощу тебе оскорбление, — сказал он одобрительно.
Гурандухт улыбнулась Петре и осторожно присела у постели Шакро. Хибла осталась стоять. Больному всего двадцать пять лет, но выглядит он стариком. Плененный Шакро покорился своей судьбе, но не кагану; он лишь молил бога послать ему смерть как избавление. Однажды ночью к нему в яму спустились два закутанных до самых глаз хазарина; они сняли с него оковы и тайком вывели на поверхность. От свежего воздуха у Шакро закружилась голова. Он едва держался в седле. Они ехали по ночам, а днем отсыпались в оврагах, прячась от хазарских разъездов. На границе Кахети ему сказали: «Дальше твоя земля. Не попадись арабскому дозору. Иди в Эгриси. Никому не говори о том, что тебя освободили, а спросят, скажи: сам убежал». Так и не узнал Шакро, кому он обязан освобождением, а если бы и узнал — не смог бы отблагодарить: Дадына уже не было в живых, а Юкук-шад не нуждался в его благодарности. Увидев состояние Шакро, Хибла почувствовала себя перед ним виноватой. Ведь это ее отец томил его в подземелье.
— Он болен и потерял много крови, — сказала старуха. — Но его душа в моих руках; я не отдам ее духам гор.
Шакро открыл глаза; он вымученно улыбнулся Гурандухт, потом перевел взгляд на Хиблу. Долго всматривался в нее. Зыбкое сознание подсказывало ему: эти или такие же глаза он уже видел, но где? Когда? Вдруг лицо больного исказилось.
— Хазар!.. Хазар!.. — закричал он, вытянув руку в сторону Хиблы. Шакро заметался в бреду. Петре обеспокоенно смотрел на сына. Шкуакуа ворчливо проговорила: