У стен Анакопии
Шрифт:
Первые две штурмовые лестницы Зураб и Богумил столкнули вместе с нападающими, и это чуть не стоило им жизни: одна стрела разорвала Богумилу ухо, вторая впилась в плечо, но застряла в крепкой зарикиранской кольчуге, лишь поцарапав его наконечником. Зурабу стрела ободрала скулу. Первого араба, появившегося на стене, Зураб сбросил ударом ноги в живот, а следующему за ним отрубил голову. Богумил отметил про себя: «Силен картлийский княжич». За Зурабом он, к своему удивлению, увидел косматого предводителя ватаги ремесленников. Янакис был без щита и кольчуги, но бился весьма храбро и искусно, успевая при этом управлять своим воинством. «Старик смерти ищет», — подумал Богумил. Рядом с Янакисом сражался его друг кузнец Камуг; несмотря на хромоту, он проворно орудовал мечом. Далее, на стене, бесновался какой-то маленький седой воин с обезображенным лицом; рядом с ним — двое молодых, тоже маленьких, но быстрых и вертких, как кошки.
Мусульманские воины лезли, с упорством одержимых, будто и в самом деле спешили в рай. Один из них высунулся из-за стены; он злобно сверкнул глазами на рыжебородого гиганта, но только поднял лук, как между глаз ему впилась стрела с коршуновым оперением; другого лучника, метившего в Зураба, Гуда успел поразить в грудь. Он зорко охранял побратима и Зураба.
Эти богатыри сейчас стоили двух десятков воинов; они бились с хладнокровной деловитостью, будто выполняли спешную работу, — крушили врагов мечами, сбивали ударами ног, сталкивали со стены щитами.
Арабы атаковали крепость по всей ее южной стене, наседая плотной массой и непрерывно. Мириан вынужден был пустить в ход свой резерв. Закипел бой и на северо-западной стене. Мириан с тревогой поглядывал туда: не прорвутся ли там осаждающие. Если случится такое, то защитникам Анакопии будет отрезан путь к цитадели, и они окажутся под ударами с двух сторон. «Упаси бог от такого несчастья. Это верная гибель нам», — подумал Мириан. Что-то нахарар Тачат медлит. Но вот Тачат подал знак обрушить на осаждающих лавину камней. Земля задрожала от катящихся с грохотом каменных глыб. После них перед стеной остались лишь изуродованные трупы. Сулейман угрюмо наблюдал за ходом сражения. Он понял: северо-западную стену ему не преодолеть, но приказал непрерывно штурмовать ее, дабы не позволить осажденным перебрасывать отсюда воинов к южной стене, где намечался успех. Здесь положение осажденных было отчаянным. Арабы теснили защитников Анакопии; они уже облепили главную башню и часть прилегающих к ней стен, вот-вот прорвутся и к воротам. Богумил бросил тревожный взгляд на Зураба, и тот понял его. Они стали пробиваться к башне, двигаясь прямо по стене и сметая с нее врагов; за ними кинулись ремесленники во главе с Янакисом. Но они не успели: с полсотни врагов уже было в тесном замкнутом дворе, отделяющим главные ворота от внутренних. Здесь между ними и воинами-абазгами, защищавшими вход, завязалась свалка. Богумил крикнул Зурабу: — Не пускай их к воротам!
Он прыгнул в самую кучу арабов и завертел своим страшным мечом, круша врагов налево и направо. Вначале арабы попятились от рыжебородого гиганта, потом осмелели, стали наседать на него. Гуда бросил ставший ненужным в свалке лук и выхватил свой меч. Он прыгнул во двор на помощь побратиму и нескольким уцелевшим своим воинам, которым становилось невмоготу отбиваться от атакующих врагов; их становилось все больше. Но вот Зураб и Янакис добрались до главной башни и преградили им путь, а на тех, которые уже были во дворе, сверху посыпались рыбаки, углежоги, скорняки, гончары. Ватага схватилась с врагами врукопашную; дрались чем ни попадя — железными полосами, топорами, дубинками; нехватку воинского умения восполняли лютой яростью. Здоровенный араб с ножом в зубах прыгнул Богумилу на спину; в то же время другой метнул в него копье. Богумил пошатнулся, но устоял. Он успел отбить колье, а враг на его спине вдруг обмяк и отвалился. Богумил оглянулся: за его спиной стояла Хрисула, она была страшна — без шлема, с растрепанными волосами и дико блуждающими глазами; оказывается, это она копьем, как дубиной, ударила араба по голове. Богумилу осталось только прикончить его. Несколько врагов, еще находившихся во дворе, быстро перебили, и вовремя: Зураб, а в особенности Янакис, изнемогали в битве со множеством лезущих к главной башне врагов. Гуда и Богумил поспешили друзьям на помощь; подоспели и люди, присланные Тачатом, — он все же решился выделить с полсотни воинов. Осаждающие были сброшены со стены. Непосредственная угроза взятия противником ворот отступила, но бой продолжался с прежней силой.
Солнце поднялось к полудню и застряло в небе; оно превращало кровь в темные сгустки, выжимало из воинов последние капли пота, сушили губы; время, казалось, остановилось. Даже у таких могучих воинов, как Богумил, Гуда и Зураб, руки налились усталостью от тяжести мечей. Богумил все время подсознательно чувствовал, что Хрисула где-то рядом и следит за ним, готовая прийти ему на помощь. Напряжение боя стало ослабевать, а затем он и вовсе прекратился — арабы
— Положите меня рядом с ним, — сказал он.
— Ты ведь только ранен, — возразил Богумил.
Старый рыбак покачал головой.
— Больше всего я боялся утонуть. — Он слабо улыбнулся. — Я кончил свою жизнь так, как хотел.
Янакис обвел взглядом свою поредевшую ватагу.
— Кучкан! — позвал он одного из рыбаков, — все, что я знал, передал тебе. Ты будешь хорошим вожаком рыбаков... Не ходите в море при южном ветре... — Старик глубоко вздохнул и откинулся на спину. Кучкан закрыл ему глаза. Рыбаки склонили головы; Зураб, Богумил и Гуда сняли шлемы. Тачат принес на руках своего племянника и положил его рядом со всеми. Он тоже снял шлем. Католикос Табор и архиепископ Епифан стали отпевать погибших. Абазги, картлийцы, апсилы, ромеи и армяне лежали, словно братья. Они и были братьями; их породнила кровь, пролитая в общей борьбе за Анакопию.
4
Арабы больше в этот день не атаковали. Они тоже занялись погребением трупов своих воинов. Но на следующий день штурм возобновился; он протекал столь же ожесточенно, как и накануне, но анакопийцы отбились и на этот раз. Отчаявшись взять город-крепость, Сулейман приказал сжечь его. Арабы стали пускать в Анакопию тысячи огненных стрел; небо было исполосовано их дымными следами, но в городе не оказалось пищи для огня. Возникшие местами небольшие пожары быстро погасили. Сулейман приказал прекратить атаки и перейти к планомерной осаде крепости; он надеялся взять ее защитников измором. Арабские дозоры день и ночь объезжали Анакопию, следя за тем, чтобы ни из нее, ни в нее не проникла даже птица. Но это была невыполнимая затея. С юга и северо-запада стены Анакопии были у них на виду, зато скрытые подходы к ней по ущелью реки Апсары, в особенности с севера, со стороны обрывов и дремучих лесов, заставили Сулеймана выставить здесь цепь сторожевых постов. Отправляясь на эти посты, арабские воины прощались с товарищами, потому что знали: не все вернутся живыми и невредимыми; те, кто возвращался, со страхом рассказывали, будто сами скалы, деревья, кустарники посылали в них убийственные стрелы. Абазгские лучники, как лесные духи, были невидимы и неуловимы.
Отряды арабов шныряли по окрестностям в поисках абазгов и продовольствия. Но поселения были безлюдны и пусты. Абазги ничего не оставили врагу и сами как сквозь землю провалились. Пришельцы уходили ни с чем. Но однажды один из отрядов кельбитов, которым командовал Зеид — преемник злосчастного Юсефа, наткнулся на нетронутую пасеку. Воины выкурили из дуплянок пчел и взяли много меда. Они сложили его в козьи мехи и ушли. Едва скрылся последний араб, как из кустов выползли два абазга. Это были старые друзья и вечные спорщики — Пшкач и длинноносый Мкан. Поведение их было странным. Вместо того, чтобы горевать по поводу разгромленных дуплянок и проклинать врагов, старики, похоже, были довольны.
— Мы не зря потрудились, Пшкач? У меня до сих пор кости болят. Сколько мы перетаскали этих дуплянок со всех пасек!
— Ты скрипишь, как старое дерево, — ворчливо сказал Пшкач. — Ради такого угощения мусульманам разве не стоило потревожить наши старые кости?
— Ты прав, мудрый Пшкач. Долго они будут помнить наше угощение.
Старики беззвучно рассмеялись и, как ящерицы, шмыгнули в кусты.
Арабы вернулись в лагерь, по-братски поделились своей добычей с другими воинами. Кельбиты разламывали соты и ели с лепешками пахучий золотистый мед, ели и благодарили Аллаха за счастливую находку. Самые полные соты Зеид отобрал и понес Сулейману. Пусть и он отведает знаменитого абазгского меда.
— Лев пустыни, мои воины принесли много меда, — раболепно кланяясь, сказал Зеид, держа серебряный поднос с отборными сотами.
Левая бровь Сулеймана поползла вверх.
— Ты, хочешь усладить мои уста медом, чтобы, я забыл спросить тебя о том, за чем посылал? — холодно проговорил он. — Где скот, где пленные?
— Мы не нашли скота, но мы его найдем, Лев пустыни, — ответил Зеид и покачнулся. Странное ощущение овладело им. Голова у него закружилась и его стало клонить к земле; поднос в руках Зеида заколебался, язык начал заплетаться: — Прикажи, Лев пустыни, ты только прикажи... Я пригоню тебе стадо абазгов...