У стен Анакопии
Шрифт:
— И то хорошо: теперь нам не придется озираться в сторону гор: не идут ли аланы? — закончил он свой отчет о поездке. Потом со вздохом сказал: — Совестно мне — не было меня с вами в тяжкие дни.
— Еще успеешь сразиться с арабами, — проговорил Мириам; он понимал, о чем сожалеет молодой эристав.
Узнав от Федора о быстро тающих запасах продовольствия, Леон задумался. Шла вторая неделя осады. Долго ли арабы будут торчать здесь? По-видимому, никакая сила не заставит их снять осаду после понесенных жестоких потерь. То, что Сулейман решил взять Анакопию измором, у Мириана не вызывало сомнения. Попыток к штурму он больше не предпринимал, но
Появление Леона в Анакопии было необъяснимым. Мириан и Арчил, конечно, догадались, что он проник в крепость по тайному ходу, который, видимо, здесь имелся, но среди простых воинов ходили слухи, будто их правитель ночью прилетел на орле. Один воин даже клятвенно уверял, что видел это собственными глазами.
Леон уже знал обо всех событиях, происшедших в Анакопии за время его отсутствия, о них ему рассказал Федор еще ночью.
Мириан и Леон обходили крепость. Увидев Ахру, Мириан подошел к нему. Плечо молодого воина было стянуто тугой повязкой, которую искусно наложила старая Шкуакуа.
— Я еще не отблагодарил тебя, — сказал Мириан, бережно обнимая героя и сняв с себя перевязь с великолепным клинком, протянул его Ахре. — Пусть эта сабля прославит твой род так же, как ты прославил Абазгию.
Побледневший от волнения Ахра благоговейно, как самую высшую награду, какой может удостоиться воин, принял подарок картлийского правителя; он немного вытянул клинок из ножен и поцеловал его.
Оставшись наедине с Мирианом, Леон сказал:
— Продовольствия у нас осталось мало. Из крепости есть выход. Хочу послать людей, пусть наловят рыбы и доставят живой. Покажем ее саркинозам. Пусть думают, что осада нам не страшна. Может быть, уйдут.
Мириан с сомнением покачал головой. — Сулеиман под стенами Анакопии потерял много воинов. Вряд ли он откажется снова штурмовать ее. Но почему не попробовать обмануть их. Действуй, эристав.
Леон подозвал Федора и сказал ому:
— Сегодня же ночью выйдешь из крепости и найдешь в урочище Трех дубов воинов, которых я там оставил. Наловите рыбы в Апсаре и доставь в крепость живой. Именно живой. Возьмешь с собой в крепость двух-трех человек, чтобы помогли нести.
Федор вскинул на Мириана, потом на брата недоуменный взгляд, но послушно ответил:
— Будет исполнено.
Леон знал, что Гураадухт в крепости, он боялся встречи с ней и в то же время хотел ее видеть. В нем еще не утихла боль потери Амзы. Но время лечит сердечные раны, а сердце у эристава к тому же молодое.
О многом говорило ему то, что Гурандухт, хотя и могла уйти с другими домочадцами в Сванетию, пришла в Анакопию, презрев опасность быть убитой или, что еще страшнее, оказаться в гареме какого-нибудь арабского военачальника. Они встретились на башне цитадели, куда Леон поднялся на заходе солнца. Гурандухт была с Хиблой. При его появлении картлийская царевна побледнела. Она уже видела его издали, когда он с ее отцом обходил воинов, но не посмела подойти. Женским чутьем она поняла, что ей не следует тревожить душу человека, потерявшего любимую девушку. Но он, наверно, услышал тайный зов се сердца и пришел. Леон учтиво склонился перед ней, она ответила сдержанным поклоном. Потом он дружелюбно поздоровался с невесткой.
— Красивая твоя Абазгия, эристав Леон, — сказала Гурандухт.
— Это и плохо, — ответил он. — Слишком многим врагам слепят глаза ее красота
Леон избегал взгляда ясных глаз Гурандухт — знал их притягательную силу, но когда все же взглянул в них, понял: не прежняя лукавая и кокетливая девушка, какой он помнил ее по Цихе-Годжи, а много выстрадавшая женщина смотрит на него с печальной задумчивостью. Хибла была разочарована; не такой представляла она себе их встречу — ни улыбки, ни призывного взгляда. В это время она увидела Хрисулу, возившуюся у очага. Хибла, может быть, и не обратила бы на нее взимания, если бы рядом с ней не сидел Богумил в ожидании ужина, а этого рыжебородого гиганта не трудно было узнать издали. Хибла фыркнула:
— Совсем потеряла стыд ромейка.
Для Леона не были тайной отношения Богумила и Хрисулы.
— Этот рыжебородый славянин заслуживает любви и не такой женщины, как Хрисула, хотя о ней я ничего плохого не скажу; ее муж груб и жаден. Я ее не осуждаю, — сказал Леон.
Его удивил радостный свет, брызнувший из глаз Гурандухт; он не понял его значения, так как не знал, что своим ответом нанес Хибле поражение в ее очном споре с Гурандухт. Хибла капризно надулась и заспешила вниз. Гурандухт ничего не оставалось, как последовать за ней, хотя уходить ей очень не хотелось.
Отяжелевшее багровое солнце сползло к морю и будто пролилось в него; арабы творили вечерний намаз; в их стане и в крепости горели костры. В эту минуту торжественной тишины, разлитой в уходящей ко сну природе, Леон со всей остротой почувствовал, что жизнь продолжается; продолжается, несмотря ни на войны, с которых смерть снимает обильную жатву. Горе и радости, преданность друзей и коварство врагов — все это преходяще. Одна жизнь вечна, и в этом ее смысл: «А для чего я живу? Для того лишь, чтобы прожить, сколько мне предпослано богом, и уйти в небытие, как ушли даже самые великие сыны земли, достойные бессмертия?» «В одном ты можешь не щадить себя — в заботах о родной стране». Кто это сказал? Леон вспомнил Деметрия. Это сказал его учитель, старый писец, весь смысл жизни которого заключался в том, чтобы взрастить в его душе верность родине.
— Отец, я верен своей клятве, — тихо проговорил Леон, провожая взглядом последний отблеск солнца. — Пройдут века, не будет нас, но Анаколия останется, останется абазгский народ. Может быть, он когда-нибудь с благодарностью вспомнит всех нас, стоящих сегодня на стенах Анакопии.
7
Зеид не ошибся: Сулейман щедро наградил его за знатного пленника. Но, к его удивлению, Лев пустыни тут же приказал:
— Развяжите его. Не пристало арабским воинам унижать достоинство правителей. Он хотя и побежденный, но правитель Апсилии. Дайте ему воды.
Когда Евстафий привел себя в порядок и напился, Сулейман любезно усадил его напротив себя. Он некоторое время внимательно разглядывал пленника, отмечая про себя его благородный и мужественный вид.
«Хотя и маленькой страны, а настоящий правитель», — подумал он. Но ему не нравилось то, что Евстафий не опускал перед ним пронзительных глаз, а губы его были плотно сжаты. — Мои воины неучтиво обошлись с тобой, благородный правитель Апсилии. Но ты сам виноват. Зачем побил кельбитов? — с вкрадчивой мягкостью сказал Сулейман. — А зачем твои воины пришли к нам?