У стен Анакопии
Шрифт:
— Его душа в огне. Не тревожьте больного. Уходите!
Женщины вышли, удрученные состоянием Шакро.
— Не обижайся, ты видишь: он очень болен, — сказала Гурандухт расстроенной Хибле.
Петре удивился: старуха царевен выгнала! Он почувствовал, как по всему его большому телу разлилось приятное тепло, а многочисленные раны перестали гореть огнем. «Старухино пойло действует», — подумал он, засыпая впервые за много дней.
2
Утром, после намаза, арабы стали готовиться к штурму. Ночью по приказу Мервана ибн-Мухаммеда приволокли стенобитные машины.
От вражеского стана отделился воин и поскакал к крепости. Всадник был огромен: ноги великана почти доставали до земли, спина лошади прогибалась под его непомерной тяжестью. Такого страшилища в образе человека анакопийцы еще не видели. Араб смело подъехал к крепости и стал выкрикивать что-то, потрясая под стать ему копьем. Мириан спросил, есть ли в Анакопии человек, хорошо знающий арабский язык. Такой человек нашелся; им оказался кузнец Камуг, который когда-то побывал в плену у арабов, познал их язык и тайны кузнечного дела. Камуг поднялся на крепостную стену.
— Эй, ты, носорог, с чем прислал тебя твой начальник? — спросил он араба.
— Сын шакала, ты неправильно назвал меня носорогом. — Я Абдуррахман-Слон.
— Ты обожравшаяся свинья, а язык у тебя длиннее слонового носа. Говори, что тебе приказано!
Араб разозлился.
— Ты, крыса, оскверняющая язык мусульман, слушай: Лев пустыни Сулейман ибн-Иссам, чей грозный рык повергает неверных в страх, повелевает: пусть правитель Абазгии Леон выдаст нам картлийских правителей, и мы уйдем, не тронув вас и вашего города. С абазгами мы не ведем войны. Если абазги воспротивятся требованию Льва пустыни, тогда от города не останется камня на камне. Лев пустыни дарует вам час для ответа.
Араб бросил презрительный взгляд на Юсефа, лежащего под стеной и вернулся к своим. Когда Камуг перевел слова посланца из вражеского стана, среди абазгов послышались гневные возгласы. Слыханное ли дело: враг осмелился предложить им вероломство! Федор вскочил на помост и заговорил с возмущением:
— Абазги не для того укрепили Анакопию и приняли под защиту ее стен картлийцев, чтобы выдать их мусульманам. Своим постыдным предложением начальник мусульманского войска оскорбил нас. Мы не нарушим завета предков, повелевающего нам защищать в своем доме гостя, кто бы он ни был. Картлийцы же не просто гости — братья наши. Пусть мусульмане идут, мы готовы сразиться с ними.
Мириан растроганно обнял Федора.
— Мы никогда этого не забудем и потомкам накажем хранить твои слова как клятву на верность нашему союзу, — сказал он. — Картлийцы, вы слышали достойный ответ врагу наших братьев-абазгов! Нас мало, в каждом бьется сердце льва, и с нами наши братья-абазги. Сегодня на стенах Анатолии мы будем биться за нашу Картли. Кому из нас уготовано погибнуть, пусть погибнет со славой, кто останется жив, тому остается завет погибших — разжечь огонь в древнем очаге Картли и возродить нашу разоренную родину. Воины, будущее Картли в ваших руках!
— Ваша!
— Смерть врагам!
Католикос Табор призвал
— Братья во Христе, помолимся перед битвой.
Католикос и архиепископ анакопийский Епифан обходили строй коленопреклонных воинов. Перед ними два воина несли святыню абазгов — нерукотворную икону Богородицы. Табор окуривал воинов голубым дымом ладана из кадильницы, а Епифан кропил их святой водой. Они призывали Матерь божью к заступничеству перед Всевышним, дабы укрепил он дух христолюбивого воинства своего на битву с погаными нехристями и не оставил их своей милостью. Поддавшись общему порыву, стал на колени и Богумил. Странный, еще никогда не испытанный восторг охватил его душу. Он с удивлением взглянул на Хрисулу; та истово молилась, призывая бога хранить ее любимого.
— Крестись, Золотой, крестись и верь в Христа — спасителя нашего, — шептала она.
Богумил неумело перекрестился. Христианская вера захватила славянина общей молитвой к богу, потому что нет у человека силы противостоять тому, что объединяет всех, а все в этот момент искали спасения в вере и потому верили. Что из того, что Богумил еще не был крещен? Он хотел верить и потому поверил во всемогущего бога христиан, в руках которого были не только победа или смерть защитников Анакопии, но и их загробная жизнь. А что же грозный бог Перун? О нем Богумил в эту минуту не думал. Языческий бог без сопротивления уступил душу Богумила христианскому богу.
Через час тот же всадник-великан вновь подскакал к крепости и прокричал:
— Хромой шакал, терпение Льва пустыни истощилось. Если абазги решили спасти свой город и свои жизни, пусть выдают нам картлийских царей!
— Передай своему начальнику: абазги никогда не были и никогда не будут предателями, — ответил Камуг. — И еще скажи: мы, абазги, приглашаем его заменить в нашей отаре подохшего от старости козла.
— Я вырву твой грязный язык и отдам собакам, — пообещал араб. Слушай, ты, хромой шакал, если есть среди вас настоящий мужчина, пусть выходит на единоборство со мной. Воины, смущенные вызовом, зашептались: очень уж вид у араба был грозен. А он продолжал издеваться над осажденными:
— Абазги, вы не воины, а скопцы; любого из вас я сделаю падалью для ворон.
Зураб заскрежетал зубами:
— Я пойду сразиться с ним.
— Пойду я, — спокойно, но твердо возразил Богумил.
Он поймал на себе встревоженный взгляд Хрисулы и отвернулся, боясь, что она при всех начнет отговаривать его от поединка. Но тут вышли Гуда и Ахра.
— Вы оба сильные и храбрые воины, оба достойны, сразиться за Анакопию с этим слоноподобным чудовищем, — сказал Гуда. — Но враг оскверняет своим присутствием нашу землю, предлагая нам вероломство, оскорбляет наш народ. Древний закон гор повелевает, чтобы на оскорбление ответил абазг. На поединок пойду я. Оспаривать доводы Гуды было трудно и, пожалуй, оскорбительно для абазгов. Богумил и Зураб это отлично понимали, сознавали они и то, что в Анакопии нет человека, который мог бы противостоять великану-арабу. Они и сами едва ли надеялись его одолеть, но готовы были сразиться с ним и погибнуть, дабы враги не говорили, что в Анакопии засели трусливые шакалы. Но тут решительно запротестовал Ахра. Он наотрез отказался уступить Гуде право сразиться с арабом. Спор решил жребий. Перехватывая рукой копье после Гуды, Ахра взялся за самый его конец. Зураб и Богумил с сомнением посмотрели друг на друга. Смутился и Гуда. Ахра — рослый и сильный воин; в борьбе среди абазгов ему не было равного, но одолеть великана Ахре, ясно, не удастся.