У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

С одного края площади толпа потекла по улочке вниз. Люди потянулись к усадьбе Трубецкого.

— Тебе тоже туда, добрый молодец?

— Ну да!..

Оба начали пробираться сквозь возбужденное многолюдье, подталкиваемые со всех сторон.

— Стакнулись, говорят, паны нашего края, погубить хотят беднягу мастерового Михайлу, по кличке Дикий. Загнали его в яму, как бессловесную тварь, и держали за железами, до прибытия царя.

— Что же он, Михайло тот, натворил?

— Чего натворил? Захотелось парню по-человечески жить, из недоли на божий свет выбиться. Вознамерился обойти спесивых панов наших мест. Пропала его головушка, а жаль! Полюбил Михайло тот одну дивчину, дочку Николы Лысого, Катеринку. Умудрился заманить ее на травку. И когда сделал свое дело, заслал к Лысому сватов. А тот, будь он проклят, мироед чертов, спустил

на них собак. Через неделю Катеринку вытащили баграми из заброшенного колодца. Люди говорят, Михайло давно поклялся жениться только на богатой. А не выдадут за него ни одну богатееву дочку, будет хотя бы портить их, чтобы отвести душу, одну за другой. На следующую весну стало слышно: еще одна утопилась, дочь Алексея Бодарева, Надежда. Говорили — тоже из-за Михайлы. Давеча же рассказывал мне кум, будто повстречал Михайло шурина Трубецкого-князя, Кондрата Яворского. Подошел к нему на дороге и прямо так врубил: «Отдай за меня дочь, а то будет поздно!» Яворский вызверился на него, обругал. А тот смеется: «Пожалей дочку, любились мы с ней все лето в сене!» Эге-ге! Слыхано ли дело! Вернулся Яворский домой и приказал бабам проверить девицу. Общупали ее, как водится, и дали отцу ответ: девичество дочери улетучилось, как вчерашний сон. Яворский к князю, за советом. И схватили несчастного Михайлу, благословили его батогом, бросили в погреб. Когда же пришла весть, что царь заворачивает на нашу сторону, сговорились паны оклеветать Михайлу. Царь-то — царь, да тоже ихнего племени, — прости господи, проклятый мой язычище... Вот что приключилось с Михайлой, по прозвищу Дикий! Что судил ему бог родиться бедняком, то не диво, бедноты на Руси всегда полно было. Только он еще и урод, что твое пугало, не приведи господь встретиться среди дня. До того с чертом схож, что диву даешься, как может под такой образиной биться живое человеческое сердце. И девок притом находит и портит не каких-нибудь завалящих, но из самых родовитых и пригожих...

Скоро показались крепкие постройки и богатые дворы княжеской усадьбы.

Капитан Георгицэ, работая локтями, пробрался к месту, откуда можно было хорошо видеть и слышать, что творилось перед домом князя и о чем там говорили. На ступеньках роскошной веранды стоял собственной персоной сам русский царь. Позади Петра Алексеевича ждал приказаний видный собой военный, которого Георгицэ тут же прозвал «генералом». Крестьянин со шрамом шепнул ему, что это близкий советник государя — Александр Данилович Меншиков. Еще на ступеньку ниже, опершись на перила, раздувался спесью важный пан в дорогой шапке, в широкой и длинной шубе с отложным собольим воротом. Это мог быть только князь Трубецкой, верный друг и сановник императора. А из-за широких плеч Меншикова выглядывали холеные лица других важных господ, готовых исполнить любую волю своего властелина.

Вершился царский суд, и в человеке, чья судьба теперь решалась, крестьянин со шрамом сразу признал Михайлу, про прозвищу Дикий. Подсудимый, тщедушный паренек, стоял на коленях в грязи в ожидании приговора. Природа наградила его большими, чуть не ослиными ушами, далеко отвисавшими от головы, выпученными жабьими глазами и длинной шеей, без устали поворачивавшей голову то вправо, то влево, словно булыжник. Рядом с ним скулила девица, чью беременность ничто не могло скрыть.

Царь успел выслушать князя, обвинителей и свидетелей. Вытащив из кармана трубку, он набил ее табаком. Меншиков торопливо щелкнул огнивом, поднес Петру Алексеевичу зажегшийся трут. Царь зажал трубку в зубах, прикусил мундштук. Когда показался дымок, — захватил чубук губами, жадно затянулся. Шагнув по ступенькам вниз, Петр Алексеевич прошелся перед обвиняемым. Коротко дернув головой, повернулся к князю:

— Что делать с ним?

Трубецкой сладко пропел:

— Великий государь, сей подлый раб — девичий губитель и злодей. Взят заодно с ворами и нещадно бит, как вы изволили слышать от представших перед вашим величеством свидетелей. Мыслю тако: горбатого могила исправит.

— Он — сын спожника?

— Сапожника, государь, из наших мест.

— Где же его отец?

Князь пожал плечами:

— Спрятался, великий государь, да так, что его не смогли найти.

Царь сверкнул взором поверх толпы, сгрудившейся во дворе и выплеснувшейся на заборы, словно пастух, проверяющий, на месте ли стадо. Шевельнул кончиками усов. И снова обратился к князю:

— Итак, как будем решать?

— Не ведаю, государь.

Велите его казнить... Либо дать ему батогов.... Либо изгнать его отсюда, как будет воля вашего величества...

Царь стремительно подошел к подсудимому, словно собрался ударить его ботфортом. Тщедушный уродец бросился вперед ничком, словно пес, схватил блестящую головку сапога и многократно облобызал ее, словно облизал. Петр рывком отнял ногу, и подсудимый уткнулся носом в грязь.

— Повелеваю: запрячь в тележку двух свиней, посадить в нее этого дурня, сняв платье. И возить по городу до заката. Меншиков!

— Слушаю, государь!

— После того заковать в кандалы и послать на Урал, на пушечное литье!

Царь повернулся на каблуках и быстро ушел в дом. Меншиков и Трубецкой торопливо последовали за ним. Стоявшие вблизи солдаты подхватили осужденного и потащили его к конюшне.

3

Поднялся невообразимый шум. Почему его царское величество вернулся в дом? Разве он не собирается выслушать обиженных? Прикажет ли солдатам разогнать простой народ? Может ли случиться такое — еще позавчера ведь прошел слух, что его величество прибыл в Красноус с милостивым намерением — чтобы избавить здешних своих людишек от страданий, утереть с их щек горькие слезы мытарств...

На веранде появился во всей красе могучий воин Александр Меншиков. Поднял руку, чтобы утих галдеж. Александр Данилович был милостив и весел. Шум постепенно утих, и Меншиков громко объявил:

— Люди добрые! Великий государь благоволил испить чашу венгерского и...

Шквал приветствий и криков «Ура!» заглушил меншиковские слова.

— Во здравие! На счастье и здоровье! Да будет милостив к нему господь!

— И приказал, — продолжил генерал, — приводить к его милости каждого, кто о том попросит, по одному, ежели же по единому делу двое ищутся, то и по двое. И ежели найдет государь, что обиженный по справедливости жалуется и с чистым сердцем, быть ему в милости и получить о том законный лист [54] . А дознается царь, что тот клевещет неправедно, или кривит душой, или хочет покрыть чье-то воровство, тогда пресветлый государь наш повелит бить злодея батогами или, не приведи господи, и на кол за то посадить. У кого к его величеству жалобы есть?

54

Бумага.

Народ безмолвствовал. Много страшного слышали люди о царском суде и расправе, о жестокости его и лютости во гневе. Тогда капитан Георгицэ, сорвав с головы кушму, потряс ею, вытянув, как мог повыше, руку, и закричал:

— Я! У меня есть жалоба к его величеству!

— Откуда ты?

— Из Ахтырки!

— Проходи!

Капитан не без труда пробрался к крыльцу по густой грязи, вытер сапоги о брошенную перед ступеньками солому. Меншиков провел его в сени, мимо застывшего на страже караула, прямо в большую и светлую горницу. Вдоль стен сидели сановники царя, у стола — писарь с перьями наготове. Царь Петр развалился в кресле, поигрывая трубкой, которую то раскручивал ловко одной рукой, то подхватывал другой.

— Кто ты? Как зовешься? Чего просишь? — спросил царь.

— Великий государь! Я капитан Георгицэ, сын покойного Дамиана Думбравэ, из города Лэпушны. Мой государь, Дмитрий-воевода, желает твоему величеству здравия!

Сановники у стен в недоумении зашевелились. Рука Меншикова скользнула к эфесу шпаги.

— Что? — поднялся из кресла царь. — Какой капитан? Что за Лапушна? Какой-такой Дмитрий?

Капитан Георгицэ склонился в глубоком поклоне.

— Великий государь! Я, недостойный, послан к вашему величеству Дмитрием Кантемиром-воеводой, господарем Земли Молдавской. Привез от моего государя вашему величеству верные грамоты и добрые слова.

Царь взял письма князя, заранее приготовленные посланцем для вручения, внимательно осмотрел печати. Передал их Меншикову и приблизился к капитану. Глаза Петра сверкнули детской радостью. Он с силой встряхнул локоть посланца.

— Молодец! Подать ему стул! Вина! — И сжав опять локоть парня: — Как же ты прознал, где место нашего пребывания?

— От людей, государь. Вести о прибытии вашего величества в город Красноус разнеслись, как на крыльях, до самых дальних пределов вашей державы!