У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

2

Дмитрий Кантемир обмакнул в чернила гусиное перо и записал в тайном дневнике, который вел давно:

«Генваря 25 дня, в лето от рождения Христова 1711, от сотворения мира 7219...»

Так отмечал по привычке течение дней на бумаге, добавляя ниже ряды непонятных знаков, которые, когда настанет время, он один сумеет разобрать ради великих грядущих дел. На сей раз не стал ничего приписывать. Поднявшись из-за стола, Кантемир прислушался к тому, что делалось в переходах дворца. До кабинета изредка доносились обрывки приглушенной речи, чьи-то осторожные шаги. О своем

возвращении из поездки, в которую был послан с двумя слугами, вскоре сообщил грамматик Гавриил, хитроумный ученый дьяк. Книгочию было поручено заняться розыском различных памятников и остатков древних поселений, расспрашивать стариков обо всем, что хранилось в их памяти, начертить на картах направления стародавних шляхов и нынешних дорог, исчислить, по правилам математики, расстояния от села к селу. Пожал Гавриил плечами, едва убравшись с глаз княжьих, и отправился исполнять странный его приказ. И многие, прослышав случайно, что повелел ему сделать господарь, зело дивились. Но молчали, ибо слышали от отцов и дедов, будто в хитростях грамотеев столько вещих тайн, что разуму простых людей не понять их вовек.

Гавриил-дьяк отвесил низкий поклон, приложился к руке князя.

— Был я, государь, во всех тех местах, где было тобою велено. Все, что вызнал я и видел своими глазами, — все указано в сей связке бумаг. Коль изволишь, развяжу и зачту тебе вслух. Особо же достойно внимания найденное мною около Исакчи. Наткнулся я в месте том на могильную плиту, о коей известно, что поставил ее неизвестный человек, родом поляк. Очистил я ее от плесени и грязи и увидел искусно вырезанные в том камне латинские словеса, слагающиеся в стихи.

Дмитрий Кантемир насторожился:

— Прочитай-ка мне их, Гавриил, прочитай немедля!

Грамматик перелистал длинными пальцами бумагу и возгласил:

Hic situs est vates, quem divi Caesaris ira. Augusti patria cedere iussit humo. Saepe miser voluit patriis occumbere terris. Sed frustna; hunc illi fata dedere locum [43] .

— И это все? — спросил князь.

— Все, государь.

— Кто же, по твоему разумению, несчастливый поэт, коему великий император Цезарь Август повелел оставить родину?

43

Здесь лежит поэт, коего гнев

Цезаря Августа отчизну покинуть заставил.

Как ни хотел он, несчастный, окончить дни на земле отцов,

Все было тщетно: судила судьба ему это лишь место (лат.).

— Наверно то был Публий Овидий Назон, прославленный римский певец. Надо думать, это его могила, ибо есть еще там озеро, прозванное жителями тех мест Овидиевым.

Словно луч света озарил черты князя.

— Что ты еще слышал о нем?

— Немало, государь. И помню его стихи.

Кантемир взял стопку исписанных листков и положил руку на плечо грамматика:

— Ученый ты муж, Гавриил, хвала тебе. Оставь бумаги мне. Если поел с дороги, поди, поспи. Проснувшись, поешь еще, повидай друзей, поспи опять. Зови затем обоих твоих спутников и прикажи им снова готовиться в дорогу. Садитесь на коней и отправляйтесь в сторону Прута, в кодры близ Фалчия. Осматривайте поляну за поляной, чащу за чащей, овраг за оврагом. Где ни увидите стародавние развалины, присматривайтесь к ним со вниманием. Измеряйте, подчитывайте, записывайте.

— Понял, государь.

Грамматик отступил, склонившись в

поклоне. Но дверь за ним не успела закрыться, схваченная чьей-то крепкой рукой. То была его милость Ион Некулче, великий спафарий, меченосец господаря. Войдя, боярин с почтением поклонился князю.

Кантемир усадил сановника в кресло. Ион Некулче церемониться не стал: господарь не любил повторять приказания. Спафарию было ясно, что князя что-то тяготит и ему нужен добрый совет. Но в кресло опустился не без обычного трепета.

— О чем толкуют в стране, Ион? — спросил он из дальнего угла комнаты, из-под лампады, мерцавшей под образами.

По спине боярина прошла дрожь. Простые и ласковые слова господаря возвещали о новом для него чувстве — о дружбе. Давно не обращался к нему никто с такой лаской в голосе и приветом, не называл по имени. И вспомнилась спафарию былая дружба с юным Дмитрием, тогда — княжичем, не делавшим еще ни шагу без присмотра наставника Еремии Какавеллы. Тогда им случалось встречаться, проводить время в беседах.

С тех пор прошло немало лет. Дмитрий стал взрослым. Посланный к Порте заложником за отца, Константина Кантемира-воеводу, княжич пустил в турецкой столице корни, напоил разум и душу соками чужой земли, напитался сокровищами наук; верно, также и отуречился. Некулче тоже возмужал, успел познать горечь яда зависти, вражды. Привык с осторожностью подходить к каждому встречному, оберегаясь от любого, ибо трудно, очень трудно угадать, что замыслил и готовит тебе в своем сердце ближний.

Поэтому Некулче подавил в душе радость, рожденную ласковым голосом господаря, и взглянул на него с недоверием. Кантемир продолжал рассматривать его из-под лампады, ожидая ответа.

— Страна стонет, государь, в бедности и поношении, как тебе, наверно, о том известно.

Кантемир, словно услышав то, чего ждал, вышел из своего угла и медленно подошел к спафарию.

— Расскажи обо всем, Ион, без утайки.

— Государь! Молдавия — истекающее кровью тело, бьющееся в когтях смерти. Вольных крестьян задавили поборы, в сердце их отчаяние. Смерды ожесточились и не повинуются нам, боярам. Кодры кишат ворами и иными злодеями. Дороги непроездны от лотров [44] и бродяг. В корчмах и шинках распивают вино ведрами и ведут дерзкие речи. От края до края в стране не прекращаются пожары и грабежи.

44

Преступник, вор (старомолд.).

— Я приказал, Ион, сажать на колья преступников, жечь их на кострах.

— Истинно, государь. Но безмерно уж испохабились люди. Казнишь одного, и в кодры убегают десятки других.

Провожая глазами князя, расхаживающего по кабинету, Некулче почувствовал беспокойство. Зачем он звал его? Страшиться ему или радоваться? Не сплетена ли для него уже и петля? Не ждут ли его за дверью слуги, чтобы бросить в яму?

Господарь приблизился сзади к креслу, оперся рукой о плечо спафария. Сильная рука князя давила, как камень.

— Мне нужен друг, Ион, — сказал Кантемир, и в голосе его прозвучал странный трепет.

— Разве я не таков для тебя, государь? — отозвался Некулче, чувствуя, что княжья рука все более тяжелеет.

— Мне нужен верный друг, Ион, — повторил Кантемир, — который бы не мог меня покинуть, не изменил бы ни в радости, ни в несчастии.

Некулче встал и обратил на своего князя долгий взгляд в ответ на эти необычные слова.

— Я верен в дружбе, государь.

Рука воеводы соскользнула с плеча спафария. Некулче, наклонившись, взял ее и поцеловал.