У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

15 марта, на заре, на Красной площади запели трубы и забили барабаны, сзывая народные толпища. Боярству и знати было велено занять достойные и видные места — во устрашение и в науку. Бравые солдаты царского величества встали вокруг эшафота, дабы видел каждый, у кого спина чешется, что чесальщики найдутся всегда.

Первым сотворил крестное знамение, поклонился соборным главам, народу и небесам князь Александр Кикин. За ним пришел черед Глебову, Досифею, Вяземскому, Казначееву и Пустынному. Как только Макаров заканчивал оглашение приговора, палач хватал свою жертву. После того, как казненные отдали душу, их головы насадили на копья и пронесли у всех на виду к высоким и острым кольям, на которых им предстояло, проторчать, сколько будет велено. Под кольями

прибили таблички, где были выписаны вины осужденных.

На этом, однако, не окончилось следствие по делу царевичевых сообщников. Оставшихся в живых отвезли в новую столицу и бросили в Петропавловскую крепость. Сидя в оковах в каземате Трубецкого бастиона, Алексей открыл тайну других своих безумств. Тогда царь отказался от обещания сохранить ему жизнь; царь просил высокопреосвященных Петербурга судить, сына по их совести и разумению. И как решат они, так и будет: царевича заточат в монастырь, казнят или помилуют и простят. Преосвященные поскребли в бородах, поискали в книгах, столкнулись во мнениях и поглазели на образа, но в час решения не вынесли ничего, ибо частью ухватись за Левита, стих 20, где бог заповедал Моисею, что наказанием сыну, недоброму к отцу и матери, может быть только смерть, частью же беспрестанно талдычили, что господь милостив к грешникам, значит, милость надо оказать и царевичу.

Тогда Петр повелел Макарову издать новый указ. Отныне судьбу царевича должны решить 127 высоких сановников, епископов, генералов, офицеров. «Прошу вас, — писал царь, — руководствоваться одной лишь истиной, не смотреть, что это мой сын и не бояться. По сему делу клянусь богом и его правым судом. Не пятнайте души своей, не пятнайте и моей, руководствуйтесь только истиной, ищите истину, дабы в сии дни суровых испытаний ваша честь была чиста».

На третий день после того, как опальные бояре были обезглавлены, Петр Алексеевич со всем двором отбыл в Петербург, пригласив с собою Дмитрия Кантемира. Грязные козни в окружении царевича возмутили молдавского господаря. Их интриги затронули старые раны, и они отозвались болью. Заговор против Петра был также заговором против Кантемира.

Австрийско-турецкая война приближалась к концу. Рушились вызванные ею надежды князя освободить родную землю от оттоманского ига и вернуть себе отчий престол. С другой стороны, тихое московское житье томило скукой. Высокомерие здешних вельмож и начальства вызывало в нем недоброе ожесточение. Превосходя их умом и знаниями, Кантемир не был чужд суетному стремлению дать им почувствовать и другое свое превосходство — в высоком рождении и сане. Эти люди слишком часто забывали, что он был прежде владетельным государем, венчанным на княжение божьим помазанником...

Санкт-Петербург волновался, как потревоженный муравейник. Из поселения с двумя-тремя избенками вырос настоящий город. Народ отовсюду собирался сюда, чтобы бросить вызов северным ветрам и отворить новые, златые врата в Балтийское море. Двуглавый орел на гербе древнего Московского государства горделиво возвещал о себе отсюда на все стороны света, голос его пушек перекатывался огневым громом, российские корабли рассекали морские пространства, словно прекрасные лебеди.

В ногах Невы лежал островок, прозванный Васильевским. До тех пор он оставался пустынным, в безраздельной власти ветров. Здесь росли сосны, одинокие вязы, а по берегам — еловые рощицы. Даже дикие звери туда не заглядывали — не было на том острове для них ни прибежища, ни пищи. Петр Алексеевич изучил местоположение, понюхал ветер и приказал архитектору Доменико Трезини расчертить островок по своим правилам, а Александру Меншикову — доставить камень и лес для невиданных дворцов. Чтобы сей городской уголок, повелел царь, был сходен с самим Амстердамом. Чтобы и голландцы, и версальцы-французы повалились от удивления, буде заявятся сюда.

Выслушав царскую волю, Доменико Трезини перевез на остров своих учеников и помощников, забил колышки и натянул между ними шнуры. Поверх тех шнуров протянул другие — крест-накрест и поперек. Вслед за Трезини появился Меншиков с землекопами,

плотниками, каменщиками и штукатурами. Пока царь бороздил европейские королевства и империи и пресекал московские злые козни, люди налегали здесь на лопаты, постукивали топориками и молотками.

— Что с нашим новым Амстердамом? — спросил однажды Петр.

— Растет, ваше величество, — ответил Трезини. — Извольте взглянуть.

Царь посадил в лодку Меншикова, архитектора и Кантемира. Столкнул ее сам с берега и, сев на кормовую банку, взялся за весла. Хотя город ширился и воды стесняли его в росте, Петр не дозволял строить мосты, чтобы не препятствовать корабельному плаванию. Каждый из его приближенных должен был стать владельцем лодок и баркасов и уметь самолично ими управлять.

Воды Невы нежились под ласковыми ладонями южного ветра, рябились тысячами зеркалец. Порой казалось, что река застыла в вечном своем течении и остановилась в раздумии, в легком трепете. В вышине над нею вились стаи ворон и одинокие орланы.

Доменико Трезини, говорливый хитрец, неустанно рассказывал о своем ремесле. Александр Меншиков с важностью похвалялся, намекая, что планы зодчего не стоили бы и полушки, не будь его помощи и поддержки. Кантемир их почти не слышал. Он изучающе всматривался в очертания сильных рук человека, с такой уверенностью и упорством бросавшего утлую лодчонку с волны на волну. Затем с бережением поднимал его и ставил на избранное место в иерархии своих вселенских систем. Мир представал перед князем во всей своей безмерной огромности, история же человечества — вращающейся по четырем великим циклам с четырьмя вселенскими монархиями: восточной, южной, западной и северной. Среди господствующих частей света, как думал Кантемир, основываясь также на прежних исследованиях других ученых, первой была восточная, в которой задавали тон индийцы, ассирийцы, мидийцы, парфяне и персы. Последние во многом превзошли остальных и сохранили монархическое устройство общества до самого Александра Македонского. Второй монархией стала южная, в которой процветали в свое время египтяне, африканцы, эфиопы, киприоты и самые известные среди них — греки и македонцы, пересадившие персидскую монархию на греческую почву, в соответствии с пророчеством Даниила. Третьей мировой монархией была западная; до Троянской войны в ней первенствовали латинцы, которые были затем подчинены троянскими греками. Их могущество и род продлился до Ромула, основателя города Рима. Отсюда же пошла Римская монархия. Наконец, четвертой монархией является северная. Среди ее племен самыми значительными были скифы и готы, которых, в свою очередь, превзошли волохи, сегодняшние русские. Первые три монархии, следуя одна за другой, угасли или приходят в упадок. Стараниями Петра Алексеевича, их усердного гребца, ныне воздвигается четвертая вселенская монархия, которой суждено стать самой совершенной и долговечной.

Царь клал камень на камень, кирпич на кирпич, скалу на скалу, воздвигая величественную гору. Среди ее строителей надеялся найти себе место и Дмитрий Кантемир. Ибо был убежден, что такова воля извечных философских циклов истории.

— Жаловались вы, князь, что по горло сыты Москвой, — неожиданно обратился к нему Петр, словно только об этом до тех пор и думал. — Не обманывал ли меня слух?

— Не обманывал, ваше величество, — отозвался Кантемир, словно приходя в себя от оцепенения. — Только не Москвою сыт я, государь, но тамошним хмурым житием.

Петр усмехнулся:

— Сие мне по нраву. Воздух Москвы не каждому полезен... Не так, Данилыч?

— Но и здешняя ширь не каждому на пользу, государь, — усмехнулся Меншиков.

— А князю Кантемиру?

Кантемир спросил:

— О каких ширях идет речь?

— О новой столице державы. Вот тут мы обрели чистый воздух. Здесь земной наш рай, у самого моря, у колыбели волн. Парадиз! — И царь добавил внезапно: — Желало бы ваше высочество переселиться сюда, жить в Питербурхе? Господин губернатор Питербурха, — обратился он к Меншикову, — найдется ли у нас жилище, достойное его высочества? Найдется?! Гут, решено!..