У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Горцы, как твоя милость убедился сам, люди не злые. Не злопамятны, не трусы. Но из перенесенных страданий, из бесчисленных битв с врагами, с голодом, чумой и набегами грабителей в нашем сердце навсегда осталась способность к провидению. Не успеет появиться новый человек, как глаз горца успевает его мгновенно оценить, предугадывая его поступки. Вот так. Вместе с царем Петром прибыло много всякого народу. Один скуп, другой алчен. Один трудолюбив, другой склонен к безделию. Есть и ученые люди, нигде не расстающиеся с карандашом. Появляются то тут, то там, потом удалятся в тень для отдыха. Но есть среди них такой, что с отдыхом не в ладу. В жару и ветер, в дождь и бурю он неустанно исследует, ищет. Горец его сразу же
— Занятия того ученого кому-нибудь неприятны?
— Сохрани аллах! Только мы не совсем понимаем причины его усердия. Летописи, допустим, надобны ему для того, чтобы познать историю нашего края. Честь и слава таким намерениям и памятны да будут вовеки. Мы умеем дорожить друзьями, как кровными братьями, и любим их. Принимаем с распростертыми объятиями и при нужде отдаем последнюю рубашку. Вот так. Скажем еще, что карта, которую то и дело разворачивает секретарь твоей милости Ильинский, а после свертывает снова и сует обратно в сумку, — что эта карта составляется лишь для знания края. Твоя милость вписывает в нее линии границ, извилины и названия рек, длину дорог, глубину пропастей, местоположение мостов, ширину долин и густоту лесов. Измеряешь высоту гор, из чего твоя милость уже сделала вывод, что Царь-гора лишь немногим ниже Арарата и всегда покрыта снегом. До сих пор мы не удивлялись. Так поступают и другие: расспрашивают о городах и племенах, о памятниках и руинах, о протяженности провинций. Но ради какого дела твоя милость собирает также иные сведения?
— Какие именно, почтеннейший? — улыбнулся Кантемир, обласканный прохладным дуновением с моря.
Юзбаши счел нужным опять похвалиться:
— Мои люди, милостивый князь, действуют в ладу со старинным искусством, медленно и основательно. Не успела твоя милость и сыновья твоей милости склониться над источником Хан-Булах и испить глоток воды, как мне уже о том сообщили. Без злого умысла, но дабы все свершалось при полном свете дня. С высоты ворот Кирхляр-капи твоя милость срисовала аллегорические знаки и иероглифы, чей смысл никем еще не разгадан, с ворот Джарги-капи — арабские надписи, с ворот Кала-капи, Баят-капи и Орта-капи — греческие и турецкие. Ты обошел кругом и ощупал мечети Джюма, Килисе и Кирхляр. Провел долгие часы в мавзолее дербентских ханов, на кладбище и у могилы Джум-Джума. Тетради твоей милости и твоего секретаря набиты записями по-латыни...
— Так ли зорки глаза твоих слуг, почтеннейший, что определили даже язык, на коем мы записываем всякую всячину?
— Близоруких не держу, высокочтимый князь.
— В таком случае, скажу, положа руку на сердце, почтеннейший: я намерен написать, с божией помощью, книгу о Земле Дагестанской.
— Вот как? — изумился Юзбаши, словно увидел чудо, рожденное тем солнечным днем.
— Именно так, друг мой.
— Вот как. — Взгляд Юзбаши внезапно стал ласковым и каким-то тревожным. — Прости меня, твоя милость, великодушно, дерзну спросить: не болен ли ты? Может быть, твоей милости вреден воздух гор или наша духота?
— Почему ты спрашиваешь о том, почтеннейший?
— Белки твоих глаз затуманены и кожа век покрыта желтизной.
С некоторых пор, действительно, Кантемира стали чаще тревожить предвестники безносой старухи. Недавняя буря и влажная духота подбавили колючек в кровь князя и ломоты костям. Кантемир думал, однако, что это пройдет, как проходило уже не раз, и продолжал работать с обычным усердием. Правителю города он небрежно ответил:
— Прошу тебя, почтеннейший господин мой, не беспокоиться. Просто я немного устал.
— Да услышит тебя аллах, князь. От усталости избавиться легко, от злой немочи — трудно. Любимый мой внучек, недавно сопровождавший твою милость в путешествии по горам, рассказал мне, что ты ни на аршин не отклонился от стены, начинающейся на мысе Ширван на Каспии и рассекающей Кавказские
— Для нее.
— Потом твоя милость присматривалась к овечьим отарам. Купила два мешка шерсти и повелела крепко увязать их, дабы отвезти в российскую столицу. Возле крепости со рвом, по ту сторону большого оврага, раскапывала песок и собирала различные камни. И это — для книги?
— Бесспорно.
— Вот как! И верится мне, и не верится, правду сказать, вовсе. Но более склоняюсь к тому, чтобы верить твоей милости. Великое дело книга и святое: замышляющий такое отмечен всевышним в особых записях золотыми буквами. И коль твоя милость — один из них, берусь проводить тебя спешно к нашему муэдзину и просить его открыть для тебя тайники...
Излучая щедро дружелюбие, Юзбаши пригласил его спуститься по узким ступеням.
У подножья стены к князю подошел царский адъютант Пальчиков.
— Его величество, — сказал он, отдав честь, — послал меня с извещением. Через два дня выступаем к Астрахани. Всем приказано готовиться к отбытию.
Брови Кантемира коротко дернулись. Судьба равнодушно продолжала свою безжалостную пляску. И опять толкала его в болото колебаний и пропасти неверной будущности. Ему же снова приходилось безропотно повиноваться ей, уподобясь легендарному Сизифу, несчастливому основателю Коринфа, который за многие свои прегрешения был приговорен богами к тому, чтобы без конца вкатывать огромный камень на вершину горы. Каждый раз, когда грешник приближался к цели, камень вырывался из его рук, и скатывался вниз и надо было поднимать его опять. То же самое — и он, Дмитрий Кантемир: как только открывалась дорожка к престолу его страны, как на пути к ней тут же вырастала скала. Даже времени на то, чтобы изучить как следует встретившиеся ему волею случая ценные тексты, судьба ему теперь не оставляла.
Юзбаши приободрил его:
— Не волнуйся, милостивый господин. До послезавтра мы успеем прочитать все летописи Дербента. Вот так.
К обеду княжна Мария неожиданно встала с постели, желая погулять. Домашние женщины тайком улыбнулись, прикрывая уста уголками платков.
— Я знала, что так случится, — шепотом говорила в соседней комнате Анастасия Ивановна супруге Георгицэ Думбравэ Лине, которую, после гибели мужа, Дмитрий Кантемир в письме просил остаться с обоими ее сыновьями жить с его семьей. — Знала, что так оно и случится, — говорила Анастасия, разглядывая в зеркале роскошное новое платье. — Дождик — лекарство от засухи, луч солнца лечит травы, необъятные небеса — птицу, озерная глубина — рыбу в воде. Для женщины же нет лучшего средства излечения, чем ласка возлюбленного. Едва сойдя с корабля намедни и узнав о горе нашей княжны, его величество император не стал раздумывать ни мгновения. Оттолкнул с дороги солдат, офицеров, купцов. Вскочил в возок и поспешил к ней, повидать. Едва царь погладил ее по щеке, княжна наша ожила: куда только девались слабость и отчаяние, в которые она было впала! И мир вокруг себя опять увидела, и голос ее снова окреп. Что и поведало нам, что до утра она будет здорова. Так оно и случилось.
Выйдя во двор, княжна жадно вдохнула свежий воздух и порадовалась синеве небес. Слуги поклонились ей, поздравляя с выздоровлением. На исхудалое тело Марии натянули тонкое шелковое платье, обули в легкие туфельки салатного цвета. Княжна поискала глазами Иоанна Хрисавиди и приказала ему:
— Вели запрягать!
— Лошади запряжены, государыня.
Княжна села в карету одна. Остановив коротким жестом мачеху, кормилицу и прочих женщин, намеревавшихся ее сопровождать, сказала кучеру: