У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Сколько лошадей, согласно записи, должно тут находиться? — пронзил его взглядом господарь.
— По книгам — сорок.
— А сколько их тут? Считать умеешь?
— Десять, твоя милость, — ответил в нерешительности тот.
— В таком случае, — где остальные тридцать!
— Забрал их с собой воевода Мовилэ, когда уезжал.
— Так полагаешь? А в твоем табуне — сколько лошадей прибавилось?
Конюший вздрогнул. Кровь отхлынула от его румяных щек.
— А теперь скажи-ка нам, жупын конюший, каким это образом белый племенной жеребец из Басры оказался У Чехана? А что ищут четыре арабские кобылицы с
Конюший икнул со страху. Воевода приказал:
— Возьми, Асени, стражу и приведи всех лошадей с господарским клеймом, что обнаружишь на выгонах этих конокрадов.
Затем воевода в сопровождении сбежавшихся бояр и житничера, ведавшего господарскими закромами, прошествовал в амбары. Оказалось, что и тут не все ладно.
— Саранча нынче начисто опустошила поля, — забормотал житничер.
— Что-то не слыхал, чтобы саранча нападала на Молдову, даром, что был в Царьграде. Потому и даю тебе два дня сроку, чтоб наполнил житницы зерном, — сказал Лупу.
— Где взять мне столько хлеба?! — схватился за голову житничер.
— А у ворника Чехана, у Рошки-казначея и у прочих — мало ли у кого еще, ибо они и были той прожорливой саранчой...
Житничер стоял, словно пораженный громом. Однако уже через два дня обнаружил воевода, что амбары полны. Возвращены были и лошади с господарским клеймом, хоть и пытался конюшенный подкупить Асени, чтоб тот сказал, будто лошадей нашел не у тех бояр, а пасущимися на пустырях.
Два дня ходил Василе Лупу по городу, заглядывал в лавки, разговаривал с купцами и мастеровыми. И повсюду ему жаловались — на слишком большие налоги и нехватку покупателей. И в церквах побывал господарь и там обнаружил безобразия. Попы почти все были пьяными и не могли объяснить, куда делись золотые и серебряные дары, вместо которых выставлены деревянные или глиняные. Господарь срочно созвал диван. Выслушав донесения бояр о состоянии дел, воевода спросил Чехана — ворника Нижней Земли.
— Как думаешь, боярин, собрать налог в этом году?
Тот угрюмо уставился в землю.
— И сам видишь, твоя милость, что для сего никакой возможности нету. Очень уж обнищали люди. Была война...
— И кто, полагаешь, в ответе за эту черную бедность? И я был ворником в этих краях, но тогда люди не умирали с голоду. А годы были разные, не все хорошие. Бывала и засуха и саранча нападала...
— Войска валашские и турецкие отбирали все, что только видели...
— А по мне, так это вы у людей все позабирали. По тому, как земляк тебя обворует, и десятку чужаков не справиться. Ты, ворник, ответишь за это.
Воевода повернулся к казначею.
— Возьмем теперь дела казны. По подсчетам и как показывают книги, не хватает в казне сорока кошельков с золотыми. Где эти деньги?
— Я забрал кошельки по приказанию воеводы Мойсы, когда он собирался уезжать, — ответил Рошка.
— А жупын Котнарский говорит иное. Кошельки, действительно, взяты были тобою, но только после отъезда Мовилэ. Так это, жупын Котнарский?
— Так, твоя милость, — вскочил на ноги писарь.
— Наказан будешь, боярин, за воровство! А ты, логофет Генгя, как погляжу, не постеснялся увести коней из господарской конюшни на свои пастбища, очистить амбары и господарское зерно раздать мрущим с голоду крестьянам с условием, чтоб осенью вернули
— Все верну, твоя милость! Я брал их, чтоб слуги почистили.
Бояре дружно захихикали.
— Блюда ты почистишь, — усмехнулся воевода, — дело невеликое, а вот сам-то как очистишься от тех черных дел, что затеял в Стамбуле?
— Ни в чем себя виновным не знаю, твоя милость!
— Поглядим, так ли это? — с угрозой в голосе сказал Лупу и приказал вэтаву: — Доставить убийцу!
Два капитана втолкнули в зал смуглого человека с настороженным взором.
— Знаком ли тебе кто-нибудь из этих людей? — спросил его воевода.
Али оглядел бояр, стоявших в оцепенении, и его указательный палец уперся в логофета.
— Вот этот был с Мустафой! Выложил на стол сорок кошельков.
— Видишь, логофет, узнал тебя, разбойник!.. Вот, жупын Рошка, куда пошли кошельки. Не очень дорого ценили вы мою жизнь.
Генгя съежился в своем кресле и стал похожим на затравленного зверя.
— Не думал я, чтобы вы, не раз пировавшие в моем доме и друзьями себя называвшие, таили ко мне такую злобу лютую. Чем же мне отплатить вам за это теперь?
Наступила тишина, и жужжание бившейся о стекло осы только подчеркивало ее напряженность.
— Спросим его преосвященство митрополита земли нашей. Как согласно Священному писанию, полагается воздавать врагам нашим?
— Врагам, сказано в святой книге, следует давать хлеб-соль, — ответил недавно избранный митрополит Варлаам.
— Слышишь, логофет? Быть посему! Хлеб буду тебе давать каждый день, а уж соль, не сомневайся, добывать сам будешь. В соляные копи отправить! Навечно!
Генгя поднялся, снял кафтан и куку — шапку думного боярина — и положил их на кресло. По правую и левую его стороны встала стража, он навсегда покинул диван.
— Лишаю своей милости и тебя, Рошка, и тебя Чехан! В темнице заперты будете до скончания дней! Добро ваше и Генги и остальных, что с вами в сговоре были, в пользу казны отойдет, а семьи пускай берут, сколько поместится в одной карете, и покидают страну.
И эти два боярина скинули свои кафтаны и куки.
— А теперь, — сказал воевода, — займемся делами государства. Зачитать имена бояр, что в диван избраны!
Жупын Котнарский выговаривал имена бояр четко и торжественно, а воевода, согласно обычаю, надевал на них красивые дорогие кафтаны. Не забыл он назначить на государственные должности и своих доверенных людей. Так, Асени стал вторым спафарием, Пэвэлаке — медельничером [22] . Потом все уселись на места, что им по рангу положены были, и стали держать совет, рассуждая о делах с заботой и усердием.
— Налог, как вы сами видите, нет никакой возможности собрать, — сказал Лупу. — Напишем, стало быть, челобитную Порте и попросим великого визиря замолвить за нас доброе слово перед султаном, дабы дал отсрочку на три года, пока земля наша из нищеты выберется.
22
Боярин, присутствовавший при омовении рук господаря и при его трапезе (молд.).