У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

— Великим смятением охвачена земля наша. Неизвестно, кто придет на княжение... Возможно, даже Лупу... А я хочу вернуться в свою Устию. Там родился, там и помирать надо. Если хочешь, Пэтракий, езжай и ты со мной.

— Охотно поехал бы, но в вотчине остались у меня матушка и Докица. Не покину же их...

— Ну, как знаешь... Вот тебе эта бумага, где пыркэлаб пишет, что ты послан из крепости по делам оружейни. Думаю, никто искать тебя не станет, потому что и сам пыркэлаб уехал к себе в деревню, надоела ему служба. Ты

не торопись поступать в цеховые. Пока суд да дело, побудь где-нибудь в сторонке. Держи эти золотые, они тебе пригодятся.

Вэтав встал из-за стола. Застегнув кафтан, он сказал:

— А теперь пойдем каждый своей дорогой.

Проводил Пэтракий вэтава до Штефанова моста и там, поцеловав у него руку, расстался с ним со щемящим тоской сердцем. Потом ему пришлось немало походить по заезжим дворам, пока нашел подводу, направлявшуюся в горы. Дорога была долгой, время ненастным — то дождь, то мокрый снег. Последние два десятка верст пришлось проделать пешком. В усадьбу Пэтракий пришел в сумерки. Стоя в густом ельнике, он дождался, пока наступит полная темнота, и тогда пробрался во двор. Он долго стучал в окошко своей хижины, но мать не отвечала, а когда, высадив плечом дверь, вошел, внутри было пусто.

— Куда это делась матушка? — в недоумении спрашивал себя Пэтракий. Он не стал дожидаться ответа на этот вопрос, а поспешил в овчарню, к Докице. Но там он застал только ее отца, бадю Думитраке. Старый чабан сидел у камелька и неотрывно глядел, как пляшут язычки пламени на раскаленных углях. Когда Пэтракий вошел, тот даже не шевельнулся. Казалось, что он спит с открытыми глазами.

— Бадя Думитраке, это я, Пэтракий!

Чабан медленно поднял голову и долго смотрел на него невидящими глазами. Наконец, каким-то чужим голосом молвил:

— Поздно явился, парень, поздно...

— Докица — где? Мать моя — где?

— Обе померли... На погосте рядом лежат, под одним крестом.

Патракий вдруг ощутил страшную слабость во всем теле и бессильно опустился на лавку.

— Как? Почему? — срывающимся голосом выдавил он из себя.

— Докица утопилась в озере в тот самый день, когда тебя забрали в крепость. А матушка твоя, как узнала, что тебя навсегда в рабство угнали, и дня не прожила.

— Господи! — содрогнулся Пэтракий и закрыл лицо руками. — Как ты допустил такое?..

— А с Докицей было так: послал ее приказчик с коноплей на пруд, а потом вдруг пришел ко мне и сказал, что она утопла. Но что произошло, я так и не узнал.

Пэтракий встал и, не сказав ни слова, вышел. В его груди клокотал такой жестокий гнев, что сводило скулы и глаза застила красная пелена. Он даже не заметил, как оказался у дома приказчика и постучал в окошко.

— Кто там? — пьяно отозвался тот на стук.

— Это я, Мандря, — измененным голосом проговорил Пэтракий. — Жинка тебе курицу жареную прислала...

— Ага! Как раз вовремя... — приказчик

отодвинул засов и застыл от неожиданности.

— Пэтракий!.. Ты это?!

Пэтракий схватил его за горло и толкнул в комнату, где за минуту до того приказчик спокойно потягивал вино.

— Цыть, падаль! Говори, почему утопла дочь чабана?

Приказчик икнул со страху. Хмель мгновенно улетучился. Он сделал попытку вырваться, но напрасно. Пэтракий выдернул из-за пояса кинжал и приставил к горлу приказчика.

— Не скажешь правду, перережу глотку, как барану!

— Да что я... Ничего особенного и не сделал... Она-то и девушкой честной уже не была...

Пэтракий резким движением вонзил ему кинжал в горло. Взяв со стола горящую свечу, он вышел с ней во двор и поднес огонь к стрехе. Пламя побежало по крыше, пожирая сухой камыш. Кузнец кинулся к бочке с дегтем, сунул в нее скрученный по пути соломенный жгут и стал поджигать крыши амбаров и другие вотчинные строения. Последним загорелся барский дом.

Пока сбежались люди, Пэтракий был уже на пути в горы. Позади, яростное пламя пожирало добро госпожи Ирины.

С вершины горы, куда он добрался под утро, было видно, как догорало имение. Пэтракий сел под старую ель и устало прислонился головой к ее шершавому стволу. Этой ночью что-то сгорело и в его душе. Ему казалось, что в груди у него, вместо тоскующего по Докице и матушке сердца, была кучка остывавшего пепла. Он долго просидел в забытьи, потом поднялся и пошел лесом, сам не зная, куда идет и где остановится.

Не прошло и месяца после пожара в Медвежьем логе, как и в других местах запылали боярские усадьбы, из имений угонялись стада и отары.

Жаловались бояре на разбой, но господарю, запутавшемуся в войне турок с поляками, было не до того. В народе заговорили о Черном атамане, который бродил по непролазным лесам, время от времени налетая на боярские усадьбы. Стали купцы ездить с оружной охраной, однако и это не помогало, когда навстречу выходил Черный атаман. Отбирал он все, вплоть до одежды, однако смертоубийства не допускал. Никто из ограбленных не видал его лица. Прятал его атаман под черным платком. Известно было только, что он высокий, плечистый, что голос у него тихий и никто из его воли не выходит.

8

«Деньги сметают царства и крепости рушат».

Мирон Костин

Был канун байрама. На постоялом дворе, где остановился Василе Лупу, царила великая суета. Отовсюду съезжались турецкие аги и богатые купцы с дарами для силистринского паши.

Умывшись с дороги и надев приличествующие случаю одежды, ворник в сопровождении Асени направился к резиденции паши.