У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Ежели хочешь что-то сказать, спафарий, то говори уж прямо! — недобро глянул на него логофет.
— Можно и прямо! Всякий раз, как только коляска твоей чести выезжает со двора, тут же приезжает рыдван воеводы! Вот так-то оно, логофет!
— Клевета! Грязная ложь! — вскочил Чаурул с налившимся кровью лицом. — Ежели слушать всю лживую болтовню, то во всем городе не найти боярыни, которая бы свою честь соблюдала.
— Так оно и есть! Нет в городе такой боярыни или боярышни, которая убереглась бы от воеводской похоти. А ежели он положит на кого
— Моя хозяйка, да будет вам известно, не станет путаться даже с самим господарем!
— Не говори! У женщин волос долог, а ум короток.
Великий спафарий на второй же день забыл, о чем говорил за кувшином вина в доме логофета, однако тот принял его слова близко к сердцу. В ту же ночь он поднял жену с постели и поволок к образам.
— Немедля поклянись на святых иконах, что не было промеж тобой и Лупу любви!
— Что это с тобой, муженек? — удивленно посмотрела на него Сафта. — Влетаешь, как татарин, и творишь издевку! Ну и что, ежели бывает воевода у нас в твоем отсутствии? Посаженый отец он нам и заботу родительскую кажет.
— Клянись, ежели говорю! — заорал логофет.
Боярыня, поняв, что дело нешуточное, поклялась и от обиды тут же заперлась в своей комнате. Однако подозрения логофета вспыхивали вновь и вновь, когда он видел, каким горделивым и красивым мужчиной был Лупу. Разве могли женщины устоять перед ним!
Злые мысли поселились в сердце логофета. Чтоб хозяйка его не маячила у воеводы перед глазами, он отправил ее подальше от греха в имение Бучулешты. И приказал находиться там, пока сам не приедет за нею.
Свадьба княжны Руксанды откладывалась уже второй год. То Порта возражала, то воевода отодвигал ее, ссылаясь на то, что, якобы, не достроены еще господарские хоромы в Яссах. Терпел-терпел Хмельницкий эту волокиту, пока однажды не сказал сыну своему:
— Ежели и дальше так будет, останешься ты, Тимоша, старым холостяком. Даю тебе десять тысяч казаков на выбор и ступай добывай себе невесту. Свадьбу справим в Чигирине, коль воевода не торопится. Пошли гонца чтоб предупредить, не то как бы он насмерть не перепугался, сколько сватов понаехало.
Господарь действительно сильно испугался, узнав, что будущий зять едет к нему с целой армией. Он позвал Котнарского и велел срочно написать Тимушу письмо.
«Прошу честного зятя нашего, дабы он излишне не торопился. Уповаю на то, что до лета мне удастся завершить возведение новых домов. В августе месяце, когда все, что земля родит, созреет, мы и сыграем свадьбу. Ждем, чтоб пожаловали гетман Богдан с гетманшей Анной и с близкими друзьями на честной пир!» Вот так и отпиши и немедля отправь письмо с нашим племянником.
Котнарский поклонился и вышел. Вечером же он встретился с посланцем пана Мартина Калиновского, которой все еще не терял надежду взять в жены прекрасную княжну Руксанду, и рассказал ему
— Наш господарь, — говорил он сидящему напротив монаху, — похож на лягушку, которую змея заворожила своими дьявольскими глазами: со страху квакает, но заместо того, чтобы спасаться, идет прямо в ее пасть. Отправил гетман Хмельницкий Тимуша с отборным войском в Молдавию. Ежели не по доброй воле, то силком женится он на нашей княжне Руксанде. Так и скажи ясновельможному пану Мартину!
— Пропадет холоп! — поднял монах глаза, в которых пылал огонь ненависти. — Позаботься, чтоб дали мне резвых коней и стражу до самой границы. Грамоту Тимоше пошлешь через два дня, а я отправлюсь тотчас. Время не терпит, пан Котнарский.
Монах поднялся из-за стола и перекрестился.
— Да пребудет с нами святая сила! Слава Иисусу Христу!
— Аминь! — ответил Котнарский и позвал слугу.
— Оседлать каурого! Трое оружных с пищалями пускай сопровождают его преосвященство до Днестра.
Глухой ночью четверо всадников покинули стольный град, направляясь в Сороки. А через два дня отправился и гонец с посланием воеводе Тимушу. Но добравшись до того места, где должен был расположиться гетманский сын со своим войском, он увидал, что на широкой равнине идет кровавое сражение.
— Государь, — рассказывал воеводе Лупу насмерть перепуганный гонец несколько дней спустя. — Это была настоящая бойня! Из двенадцати тысяч польских всадников мало кто спасся от казацкой сабли. Пешие воины, окруженные татарами и казаками, пали все до единого. А староста из Потоки, пан Мартин Калиновской с сыном были схвачены казаками Хмеля и связаны спиной к спине. Говорят, будто Калиновский сказал Хмельницкому: «Пощади сына моего и получишь столько золота, сколько весит он сам вместе с доспехами». Но гетман, мол, ответил: «Вы, ляхи, деньги цените, а мы — честь! Всем погибель! Пускай врагов наших станет меньше!» И так сгинули и молодой, и старый и многие другие, и кровь текла рекой...
— Проклятье! — взревел разъяренный воевода и ударил гонца. Гонец вскочил на ноги и пулей вылетел из горницы, довольный, что легко отделался.
Присутствовавший при сем Котнарский посинел от злости. Провалился его план. Теперь уж было поздно что-либо предпринимать.
Воевода сидел в креслах мрачный и задумчивый. Один из женихов Руксанды, на которого он делал ставку, мертв. Польское войско потерпело невиданное поражение. Кто теперь может поддержать его? А Тимуш, по-видимому, непреклонен в своем решении.
— Проследи, спафарий, чтобы капитан Михай с войском и знаменами отправлены были в Сороки и встретили гетманского сына. Пусть скажет, что летом сыграем свадьбу, и преподнесет ему сей кафтан, — скинул со своего плеча воевода расшитый золотом кафтан. — И чтоб гонцы не смели задерживаться в усадьбах! Пускай день и ночь скачут, чтобы вовремя прибыть в Сороки.
Великий спафарий вышел и в дверях столкнулся с постельничим Хадымбу.
— В каком настроении воевода? — спросил постельничий.