У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— Свирепый — хуже некуда.
— Вот как! — покрутил ус Хадымбу. — Я прибыл из Тигеча и должен сообщить ему, что поймал разбойников.
— Великую радость сообщишь ему! — ухмыльнулся спафарий и вышел.
Хадымбу понял, что не очень-то ко времени прибыл, но куда было деваться?
Воевода вскорости принял его. Слушал, глядя в окно, все, что говорил ему Хадымбу, и только после долгого молчания спросил:
— Атамана разбойников привел?
— Привел, твоя милость. В кандалах.
— Доставить к нам немедля!
—
Воевода в волнении ходил из угла в угол. Рушатся его замыслы: и турки косо на него смотрят, и ляхи злятся, что собирается породниться с их смертельным врагом гетманом Хмельницким. А о воеводе Матее и о Ракоци говорить не приходится. Они, как волки, готовы схватить его за горло, только подходящего случая дожидаются.
— Прибыл капитан Дану с разбойником! — вернул его к действительности вэтав.
— Пусть входит!
Воевода уселся в кресло и долгим взглядом смотрел на стоящего перед ним высокого, широкоплечего мужчину с посеребренной головой и бородой. Руки и ноги его были окровавлены, а лоб перевязан грязной тряпкой.
— Ты это, Пэтракий? — сердито спросил воевода.
— Я, твоя милость!
— Разве ты не обещал мне перестать разбойничать? Таково твое слово?
— И твоя милость обещал не притеснять народ. Разве ты свое слово сдержал? Голод и нищета, куда ни глянь, слуги твоей милости последнюю рубашку с людей снимают, бьют их у столбов, забирают баб и детей в неволю. Чем вы лучше татар? Избавились, несчастные, от свирепости орды и оказались во власти вашей свирепости!
— И вместо того, чтобы прийти к нам пожаловаться, они принимаются за разбой. Так, по-твоему, полагается делать?
— Да прийди они к тебе, чем бы ты помог? Налоги все равно велел бы платить, иначе сгонят тебя турки. Правда далеко, твоя милость, а мужик — вот он! Нет правды для нас обездоленных, не найти ее ни в твоих хоромах, ни в боярских усадьбах.
— А где же твоя правда? — насупился воевода.
— На острие сабли и кинжала!
— Мутишь народ, Пэтракий, и полагается казнить тебя!
— Чтоб замирить страну, тебе придется перерезать всех бедняков. И не боишься, что княжить станешь в пустыне?
— Пускай людей останется мало, зато честные!
— Тогда начни со своих бояр. Потому как в них корень нечестности. Кто как не они грабят народ?
— Замолчи, безрассудный! — крикнул воевода.
— Те, за кого ты сегодня горой стоишь, завтра продадут тебя и прогонят. И станешь тогда искать помощи у людей, которых сам лишил своей милости, и не найдешь ее!
— Стража! — хлопнул в ладони воевода.
Появились два капитана с саблями наголо.
— Уберите его и вздерните вместе с остальными разбойниками!
— Желаю здравия, твоя милость! — поклонился Пэтракий и вышел, тяжело волоча звенящие цепи.
Воевода закрыл лицо руками. Он послал на смерть товарища детства, брата своего молочного. Чувство вины сжало его сердце. Он позвонил в колокольчик.
— Вернуть разбойника! —
Пэтракий вернулся и недоуменно остановился у дверей.
— Вспомнилось, что когда-то ты сотворил мне добро и сохранил жизнь. За это полагается отблагодарить тебя. Прикажу стражникам оставить открытой дверь амбара, в котором будешь находиться. Ночью можешь без всякого опасения бежать. Но прежде обещай мне бросить разбойничать! Живи тихо, как полагается честному человеку.
Пэтракий улыбнулся.
— Нашла на тебя жалость по моей жизни, твоя милость? Хочешь заплатить мне той же мерой? Напрасно! Чем такая жизнь, лучше смерть.
— Я помогу тебе войти в ремесленное сословие. Руки у тебя золотые, Пэтракий.
— Руки мои привыкли все больше к ножу. И если бы ты теперь попался в эти руки, твоя милость, живым вряд ли вышел. Прикажи казнить меня!
— Взять его! — крикнул воевода.
Пэтракий вышел с высоко поднятой головой. Только один взгляд бросил он на воеводу, взгляд тяжелый, насмешливый. И Лупу понял, что судьба разделила их жизни бездонной пропастью, той самой, что разделяет бедных и богатых.
Тела тридцати повешенных разбойников еще раскачивались на веревках рядом с их атаманом, но слова, сказанные Пэтракием воеводе, уже начинали сбываться. Бояре готовились предать его. В доме великого логофета плелся заговор с целью сместить его с престола.
31
«Горы и холмы восстали против скал и деревьев, сетуя, что приходится таскать их на закорках»...
Илья-цыган, придворный палач, насмерть утомился на минувшей неделе. Тридцать одного разбойника он повесил и отрубил головы сотне драбантов, ограбивших господарские возы. Капитану Сэмэкишэ удалось завлечь их прельстительными речами и посулами и привести ко двору. Там их окружила стража, обезоружила и связала. Воевода позвал именитых бояр на суд. Драбантов выстроили на дворе, а перед ними на скамьях сидели бояре. Воевода восседал же в золоченом кресле, — по правую руку его расположился великий спафарий. Свидетели жались к стене, испуганно озирались.
— Что известно вам про этих негодяев? — спросил воевода возчиков.
— А что известно! — вышел вперед седовласый мужик. — Пришли эти драбанты, разбили ящики и выволокли господарские одежды, что там были. Кричали мы с Павлом Курносым, чтоб не трогали, не то отвечать будут...
— А ты, что засвидетельствовать можешь? — спросил воевода второго возчика по имени Павел Курносый.
— Так что ж я, государь, могу? Видел, как наряжались в одежды твоей милости. А капитан Груе в расшитом кафтане носился туда-сюда и кричал на нас: «Целуй руку, бестолочь, ибо я ваш государь!»