У времени в плену. Колос мечты

Лесня Санда

— Будто все ясно, — сказал великий спафарий.

— В таком случае, разойдемся. Ждите, честные бояре, от меня вестей. Теперь недолго ждать осталось. Лупу мы возьмем запросто. И еще одно. В тайне великой держите все, что было тут говорено.

— Об этом не заботься, — заверил его Мирон Чоголя. — Мы все равно что немые.

Так сказал жупын Чоголя. Однако на какой-то пирушке выпивший хлебничий, якобы, не удержался и стал бахвалиться:

— Не только нам, боярам, за свою голову опасаться надобно, но господарям

тоже. И им не все прощается...

Великий логофет метнул в него яростный взгляд. Неосторожно ведет себя Мирон Чоголя, своей болтовней может поставить под удар не только себя, но и его самого. Пока воевода или его соглядатаи ничего еще не учуяли, должно покинуть город и отправиться в вотчину свою Бучулешты, где находится боярыня Сафта. В случае чего, ему легко будет бежать в Трансильванию, и найти приют у принца Ракоци.

Так решил Штефан Чаурул. В страстной четверг после святой литургии явился он к воеводе и с жалостным видом попросил разрешения отбыть в свое имение:

— Тяжко захворала хозяюшка, жена моя, боярыня Сафта, твоя милость, — сказал он, горестно вздыхая. — Вот получил грамоту срочно приезжать. Не знаю, застану ли ее в живых еще?

— Что ты за человек, логофет! — пожурил его господарь. — Знаешь, что жена твоя хворая, а держишь ее в деревне, вместо того, чтоб привезти к нам. Врачи-то у нас искусные!

— Коли не будет слишком поздно, обязательно привезу, — опустил очи долу логофет. — Премного благодарен за сострадание, твоя милость! — Он прикоснулся губами руки господаря.

— Быть посему!

Братья Чоголя, которые находились тут же и видели эту сцену, озабоченно переглянулись. Что бы это значило? Ничего не сказав им, логофет вдруг уезжает. Вечером они засиделись допоздна, обсуждая случившееся.

— Сердар Штефан с войском еще города не покинул, а логофет должно что-то учуял, раз дал деру. Ежели выйдет наружу наше участие в попытке свергнуть господаря, ничем не удастся оправдаться.

— Сбежал, фарисей, а нас бросил на съедение сему волку, наши головы задумал подставить.

— Отрубленная голова, брат, за себя постоять уже не может, — ответил Костаке Чоголя. — А для Лупу это плевое дело. Сотворит, ежели узнает, что мы под него копаем. Логофет же выберется целым и невредимым. Давай поищем и мы возможность зря жизни не лишиться.

— Я, брат, так думаю: пойдем завтра же к воеводе и откроем ему всю правду, а вину свалим на логофета.

— Нет, сие опасно, — сказал Костаке. — Он яростен во гневе и долго размышлять не станет. Поступим иначе. Напишем лучше грамоту, в которой откроем вину логофета и отдадим духовнику Иосафу, а тот отнесет ее воеводе. Но сперва свяжем духовника клятвой исповеди, что наши имена произнесены не будут.

— Что ж, давай поступим, как ты говоришь, брат, — поднялся со стула хлебничий. — Садись и пиши бумагу.

Великий

спафарий буквами, разбегавшимися вкривь и вкось, начертал письмо, и братья отправились в господарскую церковь. Служба кончилась; духовник как раз собирался уходить.

— Желаем исповедоваться, твоя святость, — сказал великий спафарий. — Всю неделю было недосуг...

Духовник вернулся в алтарь, откуда вышел в облачении, держа в руках евангелие. Он накинул епитрахиль на голову спафария и наклонился, дабы задать полагающийся при сем вопрос, но тот внезапно сказал:

— Прегрешения свои я поведаю позднее. Теперь же возьми сие письмо и незамедлительно отнеси его воеводе. Ежели спросит, от кого получил, то скажешь, что тайна исповеди нарушена быть не может. Вот это и есть наша исповедь!

Бояре поднялись и покинули церковь, повергнув духовника в глубокое изумление. Однако спустя какое-то время он пришел в себя и спешно отправился во дворец. Беспрепятственно пройдя в малый престольный зал, склонился перед господарем, беседовавшим в это время с казначеем Йордаке и ростовщиком Нанием.

— Ежели ты пришел исповедовать меня, святой отец, прошу погодить, — упредил его воевода. — У меня сейчас дела.

— Скорее мне надо исповедоваться твоей милости, — ответил расстроенный духовник.

— И часа не потерпит исповедь твоей святости?

— Даже мгновения.

Казначей Йордаке и заимодавец вышли. Духовник достал письмо и положил его на стол.

— Читай, твоя милость, и ни о чем не спрашивай.

Воевода развернул бумагу и пробежал глазами по строчкам. Сердце его захолонуло. Значит, болезнь боярыни Сафты была обманом, лживым ухищрением логофета Штефана!

Воевода положил письмо на стол и мгновение сидел с прикрытыми глазами.

Духовник повернулся и собрался было уходить.

— Погоди, твоя святость! — жестко приказал воевода. — Скажи-ка нам, каким образом попало в твои руки сие письмо?

— Этого сказать не могу.

— Почему не можешь? Уж не заодно ли ты с теми предателями?

— Связан тайной исповеди, твоя милость.

— Про тайны забудь! — взревел господарь, — говори без утайки! Кто дал тебе письмо?

— Смирись, твоя милость! Не ожесточайся перед церковным лицом ни словом, ни делом.

— Добром не скажешь, пытать тебя велю! — совсем озверел господарь.

— Все стерплю во имя святой церкви! — ответил игумен, опустив глаза.

Воевода хлопнул в ладони. Вошел стоявший у двери капитан.

— В погреб, попа! Пытать огнем на дыбе, пока не скажет правду!

Капитан стоял в нерешительности.

— Ты чего стоишь! Разве приказа не слышал?

— Слышал, ваша милость, но он лицо духовное...

— В погреб!.. — рявкнул Лупу.

— Иди, твоя святость, — прикоснулся плеча игумена капитан.