У женщин грехов не бывает!
Шрифт:
– Не надо, – говорю, – отдыхай. Я передумала.
– Обиделась? – он промямлил.
– Нет.
На что? На что мне обижаться? На солнце? На кровь? На время? На то, что я игрушка? Виртуальное создание? Меня вообще, может быть, даже и нет. «Кто вы, Ира?» А я не знаю! Я до сих пор не знаю. На что тут обижаться? Если я сама до сих пор не могу сказать, кто я.
Солдаты открыли проезд. Наверно, я вздохнула тяжеловато. Араб спросил:
– Все ОК?
– Да. – Я бросила в сумку телефон, паспорт и начала выкручивать что-то дикое из своего
…Машина тронулась. Лера вызвал лифт. Мы покатили. Он к какому-то Ромке Зарецкому на юбилей, а я в храм Рождества. Пуговица у него на животе расстегнулась, Лера зевнул: «Опять еда». «Да, опять еда, – я подумала, – и ты опять нажрешься на ночь как собака». А он вздохнул: «Опять водка…». И я на него ругалась: «Да, опять водка, и ты опять напьешься и будешь ржать про одно и то же, и жена повезет домой твою пьяную задницу». «И я усну на ней…» – Лерочка вздохнул. «А может, и не уснешь… – я прикинула, – вспомнишь что-нибудь из нашего секса и кончишь».
Араб смотрел, как я прячу волосы под платок. Шелк скользил, волосы выбились, и он поправил, улыбнулся насмешливо. В платке я сразу смирненькая становлюсь, крестьяночка, только челка рыжая выбивается. Не кошерно!
Никого больше не было в храме. На длинных цепях висели лампады, дрожали огни, кадило звякнуло, и ладан, как в России, поплыл туманом. В нише, там, где стояли ясли, пели священники. Красиво. Очень. Я слушала мужские сильные голоса. Я хотела молча стоять и слушать. Издалека, чтобы мелодия и сила молитвы заполняла пространство. Чтобы рядом не было никого. Я спряталась за черной колонной.
– Ты можешь спуститься к ним, – объяснил гид. – Хочешь посмотреть?
Что там смотреть?! Если каждая овца будет спускаться и смотреть, во что это все превратится? Зачем я буду спускаться? В святые места нельзя приходить с пустыми руками. Нужно что-то приносить Небу. А у меня ничего не было. В тот момент в моей душе ничего не было, кроме моей непонятной страсти и дикого необъяснимого желания – играть. И даже если бы я попросила, прошептала бы этому высокому строгому священнику с большими черными глазами: «Удалите Леру. Сотрите его». Он бы ответил мне: «Ты сама это можешь, выйди из Сети – и все».
Я вышла из храма. Перекрестилась и села в машину. Араб повернулся ко мне на заднее:
– Ты хотела в Ашдод? Ты поедешь? Кто у тебя в Ашдоде? Мужчина?
– Где ты учился? – я его спросила, чтобы он отвял.
– Университет в Ростове, – ответил араб и сделал сладкую морду. – Ты красивая. Хочешь, поедем на Мертвое море?
– Закатай губенки…
– Понятно. – Он усмехнулся и протянул мне пакет с миндалем.
Я закрыла глаза. Мне было все равно, что там мелькает за окном. Стало скучно. Захотелось в душ и спать.
И я поспала в номере пару часиков. А потом вышла на балкон и увидела – город вымер. И что? Я буду плакать всю субботу из-за того, что Лера не в
Я позвонила гиду. Он заехал на своем ржачном мотике. У меня была экскурсия в арабский квартал. В ночной клуб. На дискотеку. Я обожаю злачные места. Там мальчики кончают прямо в штаны. Мне было плевать, я бесилась, как обычно, в джинсах и майке в обтяг. Паранджу не надевала. Арабчонок, конечно, Лерочке похвалился.
16
Мы с Лерочкой сели пить кофе на террасе китайского ресторанчика. Ждали, когда приедет повар. День наступал жаркий, сонный. Воздух плавился, и над асфальтом было видно прозрачные волны. Низкие толстые пальмы застыли как скульптуры. Напротив, через дорогу, блестели стеклянные двери гостиницы и красная размашистая вывеска «Майами».
На крыльцо поднялись серфингисты, поставили у входа свои доски. Две полинявшие немки пили зеленый чай. Мотоциклист проехал и, чуть замедлив на ходу, обернулся. У входа остановился серебристый РАФ. Вышел повар, стрельнул азиатским глазом и бесшумно прошел в кухню.
– Мне сейчас чуть плохо не стало, – Лера кивнул на его машину. – У моей жены такая же.
Я поцеловала его в плечо. Припечатала и отпустила.
– Ты иди… – говорю, – если у тебя дела… Я не хочу ломать тебе день.
– Ты не ломаешь, малыш… – Он прижал к губам мою ладонь.
Официантка пригласила за столик. «Бе седер», – она улыбнулась. Это была ехидная профура, из серии скандальных веселых хохлушек. Она рассматривала нас с мышиным любопытством. Как будто знала раньше и готовилась насплетничать. Глаза у нее были с прищуром, казалось, что она все время хихикает.
Кореец швырнул в кипящее масло чеснок и сухие травки. Немки принюхались. Хохлушка принесла заказ.
– Любишь рыбу? – спросил Лерочка.
– Да. А ты?
– И я люблю…
Я смотрела, как Лерочка режет макреуса. До чего же мне нравились его руки. Вот это вот местечко, где узкое запястье перехвачено браслетом часов. Он поджимал пальцы, как кот подбирает в подушечки когти. И ладонь его меня заводила, новая для меня маленькая ладонь.
Потом, когда от Леры остались рожки да ножки, я случайно увидела такие же руки. Включила телек, а там один адвокат готовит кушать. Я терпеть не могу рецепты и всю эту кухонную тему, я просто на ручки смотрела, на ручки, как у Лерочки, – тащилась. А что готовили – не помню.