У женщин грехов не бывает!
Шрифт:
– Отец под дверью полчаса – он не слышал!
Лера стягивал ботинки, за стену держался, снимал нога об ногу. А сын улыбался, хихикал над Лерочкой. Конечно, это весело, когда папенька заваливает на рассвете с мечтательной рожей. И я точно так же улыбалась, когда мой отец возвращался с концерта, вытягивал ноги в кресле, смотрел в потолок и устало кивал на мои вопросы. Тогда я ему говорила: «Пап, у тебя там рублей двадцать не найдется?», а он доставал из кармана полтинник.
И Лерочкин тоже спросил:
– Пап,
Найдется. У Леры в баре все найдется. Он достал вино. Себе коньяк. Сел в кресло. Вытянул ноги. Свет не включал. Курил в темноте. Коньяком запивал. Приятная усталость… так он называет это ощущение. Приятная усталость – обычное состояние после «Майами». Только в ту ночь примешалось что-то еще… непонятное. Лера не знал, как назвать, и я тоже не знаю: как будто счет принесли, а денег нет.
14
Рано утром Лерочка смылся из дома. Сунул в пакет свой любимый коньячок, дверью хлопнул. «На работу!» И побежал. Солнце уже взошло над морем, асфальт помыли, и продавец в лавочке на углу складывал лимоны в пирамидку. Лера взял парочку, как обычно, и конфеты в красной коробке, угадал случайно те, что я дома покупаю, и на пороге гостиницы позвонил:
– У тебя есть водичка, маленькая?
А я же сплю еще. Семь утра. Я уснула в четыре – какая водичка? Я нашарила телефон. Смотрю по сторонам. Кофейные стены. Телек на стене. Пустая бутылка на тумбочке.
– Нет, – говорю, – у меня водички, – и опять на бочок.
– Так открывай! Я принес.
До меня медленно доходило, что я не дома, я в отеле, в другой стране, здесь лето, и Лера рядом, не в Сети, а за дверью у меня стоит.
Лера! Утром! Я не ждала! Я еще сплю!
Его рука у меня на спине, а мимо горничная идет в столовую. Она несла тарелки высокой стопкой, как белые блины, улыбнулась Лерочке.
– Зайка, там завтрак… – он мне кивнул и добавил шепотом: – Я никогда не был в «Майами» утром.
– Мамаааааааа! – Я убежала в ванную.
Лера открыл окно. Привкус сигарет, оставшийся со вчерашней ночи, улетел. Запахло морем. Зашуршали шины. Торговец с улицы кричал гнусаво, неразборчиво какое-то знакомое слово.
– Что он кричит? – я у Леры спросила.
– Арбузы, арбузы… Не узнала?
– Да… Теперь узнала.
Он замурчал: «Давай мне сюда свою сладкую попу…». А я не знаю, что со мной случилось! Покушать надо было. Проснуться. Что я там спала? Часа три. Мне мало. А может быть, наше время десять, десять по Москве, а еще восьми не было. А может быть, я привыкла с утра выходить из дома, мне обязательно утром нужно куда-то выйти из дома. Не знаю… А может, просто «69» нам не катит, потому что рот занят у обоих. Нам нужны глаза, слова нам нужны. И эта тишина, и тяжесть тела, и моя сонная голова, и шины за окном, и жаркий воздух
Солнце быстро разогревало номер, стало жарко. Этот день, который был впереди, показался мне длинным-предлинным. А мы заперты в этом номере, как дети в пустой квартире, из которой взрослые ушли по делам. Два невротика, мы опять испугались реала. Вылизывали друг друга и думали черт-те о чем.
Лерочка останавливался и спрашивал:
– Когда у тебя самолет?
И я отпускала его, чтобы уточнить:
– У тебя выходной сегодня?
Придурки, загонные психи. Короче, у нас не стояло.
Лера лег на спину, пропустил мои волосы между пальцев и рассматривал на свет золотистые колечки. Иногда он поглядывал на мои губы, смотрел, как я сжимаю его член. Глаза у Леры были болезненно сощурены, толстая цепь врезалась в шею, щеки покраснели, и какие-то левенькие мыслишки прыгали у него на лице. «Зачем она приехала?» – он думал. «Что-то кушать хочется», – думал, «Уйдет из Сети – и не будет у меня моей Хохлушки», – тоже думал. И самое противное: «Наверно, я сейчас должен трахать ее по полной».
Я видела – психует, и все равно опять, зачем не знаю, упала носом к нему на хуй и с каким-то спортивным азартом стала высасывать из него кровь. И быстро, и медленно, и глубоко, и не очень, и с руками, и без, и у головки, и в горло, и в губы, и за щеку, и языком… Я вспотела вся. Устала и не могла понять, в чем дело. Я первый раз в жизни видела член, который падает, как только выпускаешь его изо рта.
А Лерочка глаза мои растерянные увидел и спросил противным голосочком:
– Твой муж, наверно, страшно тащится, когда ты так ему делаешь?
Я ему рот ладонью закрыла. Зачем он сейчас говорит мне про мужа?
– Как тебе сделать? – спросила. – Скажи.
– Как другим, так и мне, – он пробурчал.
– Покажи своей ручкой…
– Нежненько, маленькая, нежненько…
Он показывал, я повторяла. Просто так ласкалась, то понюхаю, то поцелую. Не стала испытывать боевые приемчики. Мне было интересно наблюдать, как Лерочка психует. Психованный Лера, когда я еще такое увижу.
– Да что ж так душно-то мне! – Он почти ругался. – Не пойму, что со мной сегодня?
Я знала, у него не стоит, потому что я не хочу. Не завожу, не играю. А я не хотела играть! Да, у меня всего неделя на реал, а я не выспалась и не хотела! Я не могу хотеть по расписанию. Когда арабы в Ашдод стреляли, я хотела Леру. Это было некстати, но я хотела. А утром в гостинице было очень кстати, но я не хотела, и все.
В августе пару дней арабы выпускали ракеты на израильское побережье. Ночью включили сирены. Лера сказал: «Зайка, в нас тут стреляют…». «Что, прямо сейчас?» – я удивилась. «Да, но ты меня подожди минуточку».