У женщин грехов не бывает!

Крицкая Ирина

Я даже голос не узнала. Говорила в трубку: «У меня оплачен номер, я не вернусь, закройте бронь», а он переспрашивает: «Ирина? Ирина?». Я думала, он не понимает, Лерочке трубку отдала без злого умысла. Просто арабчонок не удержался, напакостил. Приятно молодому арабу, всегда приятно испортить настроение старому еврею.

Откуда я знала, что такое Иерусалим, точнее, Старый город? На Востоке я никогда не была. Я считала Востоком Стамбул. Я думала, Иерусалим – это что-то подобное. Оказалось, между этими городами есть одна большая разница – в Стамбуле нет арабов.

Лера не любит арабов. Сначала мне это

даже смешным показалось. Жил себе человек в Сочи, ни одного араба не видел, азербайджанцев, наверно, не любил, может быть, адыгейцев не любил, армян, скорее всего, недолюбливал, и вдруг раз – переехал в Израиль и не любит арабов. Значит, уже ассимилировался.

Мне арабы по барабану. Я не люблю пролетариев. Это такие зверушки, у которых есть только желудок и задница. Пролетарии живут везде.

Я заблудилась в Старом городе, а мне нужно было в храм. В храм Гроба Господня, обязательно. Маме нужно было свечи опалить. Она как раз только прошла повторный курс химии, и вроде бы врачи сказали – все пучком. Короче, мне нужны были свечи. Но я заблудилась.

Я устала там, в закоулочках, моментально. Ничего не помню, темный камень перед глазами и солнце. То и дело цеплялась чернявая рожа и бежала за мной, и просилась показать дорогу, и гнусавила до тех пор, пока я не говорила по-русски: «Отвали». Это ужасно – я иду по Де Ла Роса и говорю «отвали». Некрасиво.

И, конечно, я попала на рынок, а там вообще глухо, из этих каменных лабиринтов без навигатора не вырваться. А я терпеть не могу всю эту китайскую пестрятину, и тряпки, и побрякушки, и галдеж, и толпу. Звенели монеты в медных кружках, редкие монашки смотрели суровым хозяйским взглядом, рыжие с пейсами казались ябедниками, унылые девочки в серых косынках вызывали жалость… Рыночная шелупонь от жары совсем потеряла стыд. Кто-нибудь все время тянул меня за руку, и с кем-то я кривлялась «хо-хо-хо», и где-то вильнула хвостом… Я на арабов не обижалась. Арабы видят – чешет баба без охраны, и сразу хочется откусить кусочек от бесхозного тела. В этом еще нет агрессии, но очень, очень утомляет.

Я устала. В колготках было жарко. Плащ таскать надоело. Я вернулась в отель и решила организовать себе охрану. Позвонила гиду, заказала такси и как белый человек с двумя арабами каталась по холмам Старого города. Оба были мальчишки, лет по тридцать. Я попросила несильно меня информировать, не читать мне экскурсионный материал, я все равно ничего не запомню. И могила Давида мне тоже не нужна. Мне нужен главный храм. Оказывается, я несколько раз проходила мимо, но не узнала.

У входа я завернулась в шелковый платок, вошла и стала на колени перед омывальницей. Сняла свой крест, положила на плиту и читала молитву. А в это время у меня за спиной продолжались бесконечные эрекционные процессы. Платок не закрывал мою спину, платье было в обтяг, вид сзади интересный. И кто-то внаглую, по-бабьи, показывал на меня пальцем. Черти, точно, это были черти, просто нарядились в арабов. Это мои были черти, я сама их с собой привезла, поэтому не обижалась на аборигенов. Закрыла глаза и с усилием, забивая каждое слово в камень, дочитала «Отче наш», как положено, три раза. «Бедный Христос, – я подумала, – как же он тут ходил среди этих маньяков… Да по такой жаре…»

Я увидела очередь к Гробу. Не очень длинная была очередь, не самая длинная, примерно часика на полтора, не больше. Русские паломники стояли в этой очереди. Гид, который

меня сопровождал, посмотрел на часы и говорит: «Сейчас». Он подмигнул коллегам, которые вели свои группы, и пропихнул меня в начало. «Нельзя, – я ему говорю, – нельзя». А он подталкивает в спину: «Можно, можно».

Жуть, конечно, я знала, что нельзя. Сама себе сказала: «Здесь прошмыгнула, в другом месте не пропустят». И этот служащий в рясе, беленький и чистенький, как офицерик у мавзолея, сказал что-то гиду и пропустил. Я прошла, свечи опалила. А когда стояла у Гроба, мне стало тесно и душно. И захотелось бежать из гробницы скорее на солнце.

– Почему так быстро уходишь? – догонял меня араб. – Ты боишься церковь?

– Боюсь. – Я достала сигареты и оглянулась по сторонам.

Мы сели выпить чай перед храмом. С холма было видно Стену Плача и весь город с куполами… Желтый камень и небо… Красиво. Я хотела смотреть и молчать. Только мальчик мешал, домотался: «Почему ты боишься церковь? Почему ты боишься церковь?».

– Отстань, – говорю и чаек попиваю с мятой.

– Значит, у тебя много грехов, – задирался он.

– Нет у меня никаких грехов.

– Так не бывает. У тебя много грехов, и поэтому ты боишься церковь.

– Нет у меня никаких грехов! – я сказала.

Араб приподнял очки. В его глазах горело плебейское любопытство:

– Почему? Ты что, святая?

– У женщин не бывает грехов. Тебе ясно? Все гадости делают мужчины.

Я расстроилась. Уже почти начала не любить арабов. «Они все испортили! Испохабили впечатление! Не дали увидеть Иерусалим! Я хотела увидеть Иерусалим, в который пришел Христос, и какие-то арабские пролетарии мне не дали!».

Но потом я поняла – как раз наоборот, мне все показали. Все так и было там, две тысячи лет назад, с тех пор вообще ничего не изменилось. И женщина с рыжими волосами уже проходила по брусчатке, и все про нее думали: «Шалава, шалава», а она отродясь не была шалавой, просто ей было ни грамма не интересно, как она выглядит со стороны.

Я захотела спрятаться в тихом месте, в такой храм, где нет торговцев. Мы поехали в Вифлием. Машина остановилась на въезде в Палестинскую территорию. Под навесом курили черные солдаты с автоматами на плечах. Светлое хаки было заправлено в высокие черные ботинки. Несколько машин стояли у шлагбаума, мы ждали.

– Какие планы? – спросил меня гид. – Сегодня пятница, завтра все уезжают из города. Куда ты хочешь? На Мертвое море хочешь? Я могу…

– Не надо, – говорю, – я уезжаю в Ашдод.

– В Ашдод? Там живут русские? Это не очень хорошее место. Зачем туда едешь?

Водитель попросил мой паспорт. Передал его солдату. Я набрала Лерочку. Он в это время обувался, жена стояла рядом в прихожей, у зеркала красила губы. Он вышел на балкон и отвечал противным шепотом:

– Как ты себя чувствуешь, заенка? Все нормально у тебя?

А я все сразу поняла! И этот пониженный тон, и дверь прикрытую балконную я уловила:

– Ты занят? – спросила.

– Да, совсем забыл, – он заметно сфальшивил, не дотянул нотку. – Сегодня же пятница, у одного родственника день рождения… Пятьдесят лет… Жене обещал… Давно обещал… Придется пойти… Не хочу идти, маленькая. Совсем не хочу туда идти. Но придется… А завтра я тебя заберу.

Я рассматривала армейские ботинки черного солдата, которому водитель показывал документы. Нравятся мне хорошие башмаки в стиле «милитари».