У женщин грехов не бывает!
Шрифт:
– …а я приврал… – спешили пальцы, – про размер…
– Знаю… – я села на коленки, – дай поцеловать.
Я очень хотела. Да, я хотела пройтись языком по нежному краю, и в ручке держать и смотреть … и… я хотела узнать настоящего Леру, Леру в объеме, Леру со звуком, Леру с запахом, теплого Леру. А он, сумасшедший, еврейская жопа, подмял под себя, не хотел больше ждать.
– Хочу в тебя! – он хрипел. – Срочно! Ирочка, хочу сразу весь в тебя…
«Ирочка», «срочно», «хочу» – вслух звучит точно так же, как я представляла, но я не успела распробовать. Лера меня закружил, зализал, бегом от коленки по бедру языком и носом в меня.
Да, он вогнал. Но не совсем мне. Меня он еще не узнал. Он еще не совместил «Ирочку свою маленькую» с этой новой рыжей сукой, которая под ним крутилась. Я даже испугалась, к самой себе ревновать начала. Он слишком увлекся, это понятно, ему всегда интересна новая сучка. Но ничего, думаю, подожду, пока он наиграется. Я целовала его шею, плечи, грудь… Губы попали на теплый металл. Это звезда у Леры, тяжелая золотая звезда, а у меня крестик, маленький, легкий.
Я боялась, да, я все время одного и того же боялась, что наш вирт – это спектакль, который возможен только в Сети. Нас возбуждала недоступность и слова. Каждое действие забивалось в мозг, как гвоздь молоточком… И вдруг тишина. И Лера в «Майами», как обычно, ебет какую-то бабу, молча. Урчит немножко, как кот над рыбкой. Новая девка свалилась на голову, друзьям понравилась, подбивается к нему, плечи ему лижет, думает там о чем-то о своем…
Да, так и было, я зажала ноги у него на спине и думала: где Лера? Мне в кайф, конечно, но где Лера? Я не хочу, чтобы меня тут на белой простынке выебал какой-то голодный жадный мужик. Где уже Лера? Позовите.
А Лера скинул мои ноги и лег на спину, устал наконец-то и тоже подумал: где Ирочка? Где наш секс? Он посмотрел растерянно… Куда он смотрел? Нет, не на меня, в себя куда-то. Он закрыл глаза и зашептал: «Хорошооооооооооо… мне с тобой хорошоооооооо». Я его облизываю, а он шепчет: «Мне с то-бой хо-ро-шооооооо». Это он меня так выманивал, Ирочку вызывал.
Я же не знала в Сети ни голоса, ни интонаций… А когда он начал свои шаманские шепталки – все совпало. Угадала я Лерочку. Услышала голос – и все, реал сошелся с виртом.
Я села на него сверху и по щеке ему, наотмашь:
– Сволочь! – ударила.
А он счастливый сразу стал. Узнал меня! Схватил за спину и улыбается:
– Ирочка моя! Ненормальная…
Я его хлестала по щекам, ругалась на него: «Ты стервец! Ты испортил мне всю жизнь своим сексом!». Он отворачивал от ударов свою толстую морду и сиял: «Бей меня, маленькая… Бей» – и по спине моей когтями ездил, до крови меня расцарапал, сучонок. Я схватила его за плечи и шипела сверху: «Зачем я к тебе приехала? А?! Ты мне сто лет не нужен!» – а он притягивал меня за ноги: «Нужен… нужен… Никто тебя не выебет, как я… Сучка моя любимая…».
Я его больно стукнула, ладонь отбила себе, на плечо ему попала. Он поймал мои руки, зажал, как в наручник. Я еще что-то орала… «Ненавижу тебя! Я избавлюсь от тебя…», но это уж было неважно, моя попка у него под рукой ходила плавно. Он царапал спинку и рычал на меня:
– Нет!
– Почему?
– Ты моя! – он пробил.
– Почему? – я кричала.
А он притягивал сильнее:
– Все сверху, девочка моя, все сверху.
– Это я сверху! А ты – снизу!
А потом его звезда надо мной висела. А потом опять мой крест… Стоп. Это уже не секс. Это песня. Можно в две строки поставить:
А потом его звезда надо мной висела,А потом опять мой крест перед ним качался…Ха! И музочку такую… шансон ресторанный… тынс-тынс-тынс…
Я хотела долго жить, я хотела долго жить,Но кончалась эта ночь. Этот день кончался. И-их!Всем так интересно было… «Что он с тобой делал?», «Что он с тобой делал?»… Любил! Всю ночь! Без остановки. Всем, что было у него, хуем, носом, языком, руками, глазами, словами. Как будто нашел под снегом и отогревал, растирал, дышал на меня горячим. Было жарко, мне все время пить хотелось. Я пила много, тянулась за бутылкой, на тумбочке стояла вода.
Под утро он почти уснул у меня на груди. Да, лежал и сосал, и шептал себе сам: «Как младенец…». Но я его разбудила. Я его растолкала:
– Лера! Уже четыре!
– Уже? Четыре? – Он моргал, ресницы длинные взлетали.
А потом я наблюдала миленький концертик – Лерочка возвращается домой из «Майами». В барсетке у него лежит маленький флакончик. Конспиративный парфюм. Рубашечку он перетряхивает тщательно, чтоб никаких волос.
– Это мог бы сделать и за дверью. – Я натянула на нос простыню и хохотала.
– Извини, маленькая… – Он в ножки кинулся. – Не могу оторваться … Дай ручку… Дай поцелую… Дай еще пальчик… Дай еще один… Не хочу уходить, маленькая… Не хочу уходить…
– Чеши, – говорю.
Я села на постели, обняла его, носом в джинсы уткнулась, подышала немножко, руку его поцеловала, нежную маленькую ловкую лапочку, и упала в подушки. Я была под кайфом. Во мне разливались тепло и нежность, и усталость, и легкость. Я уснула моментально. Под кайфом сладко засыпать.
А он потопал. Ножки сами пришли домой. После каждой бабы они шагают в штаб, на базу. У двери он искал ключи, копался в борсетке. Перебирал свои вещички: телефон, портмоне, парфюм, ножик, документы, кредитка… Вспомнил – на трюмо ключи оставил, спешил, спешил в кафешку.
Пришлось звонить. Он коротко нажал, виновато. А ему не открывали. Четыре часа, кто ж ему откроет. Лера стоял под дверью и рассматривал свою руку. Сам себе не мог поверить – только что его ладонь была во мне. Он почему-то удивлялся и на часы смотрел: «Ну надо же… Ночь пролетела как одна минута».
Ему открыл его старший. Голый стоял, с полотенцем на бедрах. В спальне его ждала девушка, он с ней отдыхает по выходным, когда приходит из армии. Лера не любит эту девушку, фыркает про себя «не сладкая, вся в татуироваках». А сын улыбался, довольный, потуже затягивал свое полотенце. Лера смотрел на это молодое свежее тело почти с завистью, припоминая, что у него все точно такое же было триста лет тому назад.
– Когда уже этот бордель закроется? – он прогундел.
– Я не слышал…