Убей меня нежно
Шрифт:
– Это она?
– Что вы имеете в виду?
– Очень болит.
Кэролайн немного подумала и дописала что-то в рецепт.
– Это анестезирующий гель, он должен помочь. Приходите провериться на следующей неделе. Если трещина не затянется, нам придется подумать о расширении анального прохода.
– Это что такое?
– Не беспокойтесь. Это несложная процедура, но ее делают под общим наркозом.
– Боже.
– Не бойтесь.
– Хорошо.
Она отложила ручку и передала мне рецепт.
– Элис, я не собираюсь
Я кивнула. Я не могла придумать, что сказать.
– У вас синяки на внутренних поверхностях бедер, – продолжала она. – На ягодицах, на спине и даже слева на шее.
– Как видите, я ношу блузку с высоким воротником.
– Вы ни о чем не хотите поговорить со мной?
– Все кажется хуже, чем есть на самом деле, Кэролайн. Я недавно вышла замуж. Мы увлеклись.
– Думаю, что должна вас поздравить, – сказала Кэролайн, но произнесла она это без тени улыбки.
Я, поморщившись, поднялась, чтобы идти.
– Спасибо.
– Элис.
– Да?
– Жестокий секс…
– Это совсем не то…
– Я договорю. Жестокий секс может привести в штопор, из которого трудно выйти. Это как наркотик.
– Нет. Вы ошибаетесь. – Меня охватил жар, злость, унижение. – Секс всегда связан с болью, не так ли? С силой, подчинением и прочими вещами.
– Конечно. Но не с анальными трещинами.
– Да.
– Будьте осторожнее, о'кей?
– Да.
Глава 21
Найти ее не составило труда. Было письмо, на которое я насмотрелась до боли в глазах. Мне было известно ее имя; адрес выведен в заголовке листка почерком с завитушками. Просто однажды утром я позвонила с работы в справочную и узнала номер ее телефона. Несколько минут смотрела на цифры, записанные на обратной стороне использованного конверта, раздумывая, позвонить или нет. Кем я должна притвориться? Что, если кто-то другой снимет трубку? Я прошла по коридору к автомату с напитками, налила себе в пластмассовый стаканчик апельсинового чая и уселась в кабинете, плотно притворив за собой дверь. Я подложила под себя мягкую подушку, но сидеть все равно было больно.
Телефон звонил довольно долго. Должно быть, ее не было дома, скорее всего она на работе. Какая-то часть меня вздохнула с облегчением.
– Алло.
Все-таки ответила. Я прокашлялась.
– Здравствуйте, это Мишель Стоу?
– Да, это я.
У нее был высокий и довольно писклявый голос, в котором звучал западный акцент.
– Меня зовут Сильвия Бушнелл. Я коллега Джоанны Нобл по газете «Партисипант».
– Да? – Теперь голос стал осторожным, напряженным.
– Она передала мне вашу записку, и мне хотелось бы узнать, могу я поговорить с вами об этом.
– Даже не знаю, – сказала она. – Не стоило мне писать. Я была очень рассержена.
– Мы просто хотели бы узнать эту историю, как вы
Тишина.
– Мишель? – сказала я. – Вам достаточно рассказать мне то, что сможете.
– Не знаю.
– Я могла бы приехать и повидаться с вами.
– Мне не хотелось бы, чтобы вы публиковали что-нибудь в газете без моего согласия.
– Ни в коем случае, – достаточно аккуратно сказала я.
Мишель отнекивалась, но я была настойчивой, и она согласилась, а я сказала, что приеду к ней завтра утром. Она жила всего в пяти минутах от станции. Все оказалось так просто.
Я не читала в поезде. Сидела неподвижно, морщилась при покачивании вагона и наблюдала через окно, как дома Лондона уступали место сельскому пейзажу. День был мрачно-серый. Накануне вечером Адам растер меня всю с массажным кремом. Он очень аккуратно касался синяков, нежно притрагивался к их багровой поверхности, словно это были славные боевые шрамы. Он искупал меня, завернул в два полотенца и положил ладонь мне на лоб. Он был так заботлив, так гордился мной и моими страданиями.
Поезд проезжал по длинному туннелю, и я посмотрела на свое отражение в окне: худое лицо, распухшие губы, тени под глазами, плохо уложенные волосы. Я достала из сумочки расческу, резинку и туго закрепила волосы. Мне пришло в голову, что я не захватила ни блокнота, ни ручки. Куплю на станции.
Мишель Стоу открыла дверь, держа на руках младенца, припавшего к ее груди. Он кормился. Глаза были крепко зажмурены на сморщенном покрасневшем личике. Губы жадно двигались. Когда я вошла через дверь, младенец на секунду оторвался от груди, и я увидела, что он сделал слепое инстинктивное движение – рот открылся, крошечные пальчики разжались и стали хватать воздух. Потом он снова нашел сосок и стал ритмично причмокивать.
– Я уже заканчиваю кормление, – сказала женщина.
Она провела меня в маленькую комнату, в которой почти все пространство занимал коричневый диван. Пылал переносной камин. Я села на диван и стала ждать. Мне было слышно, как она тихо воркует, а ребенок хнычет. В воздухе стоял сладковатый запах талька. На каминной полке – фотографии младенца, иногда с Мишель, иногда с худым лысым мужчиной.
Мишель вошла в комнату уже без ребенка и села на другой конец дивана.
– Хотите чаю или еще чего-нибудь?
– Нет, спасибо.
Она выглядела моложе меня. У нее темные вьющиеся волосы и полные бледные губы, выделявшиеся на круглом настороженном лице. Все в ней казалось мягким: блестящие завитки волос, маленькие белые руки, молочно-белые груди, еще округлый после родов животик. Она выглядела и соблазнительной, и уютной в своем поношенном кремовом кардигане, в красных тапочках на ногах, с пятнышком молока на черной тенниске. Впервые в жизни во мне шевельнулся материнский инстинкт. Я вытащила из сумочки скрепленный металлической спиралью блокнот и положила на колени. Приготовила ручку.