Убить Марко Поло (рассказы)

Маркиш Перец Давидович

Не чаще, но и не реже других получал свои подарки Мендель Лубоцкий; счет им, собственно говоря, никто и не вел, кроме г-на Гликштейна, владельца цветочного магазина на площади Царя Саула. Восьмидесятитрехлетний Мендель передвигался по богадельне на своих ногах, собственными силами; помощником ему служил лишь алюминиевый ходунок с черными резиновыми копытцами. Когда-то, век назад, Лубоцкие владели лесными массивами на Украине, а в темном 17-м году, не дожидаясь прихода большевиков, семья перебралась в Бразилию. Там, в солнечных краях, дед Менделя со знанием дела взял в концессию дикие заросли вдоль реки Амазонки, поставил лесопильни, мебельные и

картонажные фабрики. Денег было много, а стало еще больше. На бразильских землях Лубоцкого нынешнее государство Израиль могло бы уместиться четыре с половиной раза - этот географический факт Мендель в разговорах с престарелыми собеседниками в полукруглой гостиной второго этажа упоминал не без гордости.

Часть Менделевой обильной родни, выйдя из джунглей Амазонки, осела в Рио-де-Жанейро, а сам Мендель с тремя сыновьями перебрался на историческую родину, в тель-авивское предместье Савион, заселенное миллионерами. Особняк, выстроенный в форме гасиенды, можно было смело занести в реестр памятников архитектуры, открываемый римским цирком в Кесарии и иерусалимской крепостной стеной, опоясывающей Старый город. Во внутреннем дворе гасиенды своевольный старик Мендель завел кур, гусей и - что самое неприятное - пару поросят. Такая любовь к животному миру привела к конфликту с соседями, а затем и в самой семье: вначале взбунтовалась религиозная жена младшего сына, затем в ссору вошел, как нож в сырую землю, вспыльчивый и упрямый первенец. В результате жизнь в доме приобрела неприятный характер, и Мендель с легкой душой съехал из гасиенды в Золотую башню, в двухкомнатный "люкс" с видом на улицу Пророчицы Деборы. Богадельня пришлась Менделю по вкусу, и через неделю после водворения ему доставили из Савиона памятные предметы: чучело кровожадной рыбы пираньи, картину с изображением лесопильни реалистического письма и благодарственную грамоту президента страны за щедрые пожертвования в золотой рамке. Поросят отвезли в закрытой наглухо машине в некошерный кибуц "Мизра", кур и гусей зарезали. Все встало на свои места, и жизнь размеренно потекла дальше - мимо савионской гасиенды, вдоль забора кибуца "Мизра" и по улице Пророчицы Деборы, на которую глядела поверх декоративного забора Золотая башня.

Тот очередной день, о котором пойдет речь, ничем не отличался от других: поэт представился актрисе, раздача лекарств состоялась, а приходящие старики расселись на своих стульях. Вскоре после десяти раздался знакомый треск мотороллера: приехал первый рассыльный. Протопав по лестнице, ведущей на второй этаж, в гостиную, он приподнял забрало пунцового шлема и объявил:

– Господин Зисман! Распишитесь в получении.

Приняв тяжелый букет гладиолусов, старик Зисман в легком тропическом пиджаке расписался и извлек из чащи букета записку в нарядном конвертике.

– "Дорогой папа, - вслух прочитал Зисман, - поздравляю тебя с восьмидесятичетырехлетием. К сожалению, не смогу приехать - должен присутствовать на совещании Совета директоров. Живи всем нам на радость до ста двадцати! Твой сын Ицик".

Прочитав, Зисман вложил записку в конвертик, а конвертик сунул в карман тропического пиджака.

– Хороший сын, - сказал Зисман.
– Дай Бог всем нам такого сына. Но почему он решил, что я забыл, как его зовут? Откуда он это взял?
– И Зисман, оглядев слушавших внимательно стариков и старух, пожал плечами.

Леа Текоа медленно повернула голову на прямой сучковатой шее, сверкнули бриллианты в ушах.

–

А что, - спросила актриса, - его действительно зовут Ицик? Вы в этом уверены?

– Оставьте!
– сказал Зисман и снова пожал плечами, на этот раз раздраженно.
– В чем, собственно, мы вообще можем быть уверены?

– Рысь, рысь...
– сообщил Мануэль Зильбер из восьмой комнаты.
– У нас в Палм-Бич, Флорида, кого крокодил не загрызет, того рысь укусит.

– Чепуха!
– вспыхнул и покраснел Мендель Лубоцкий.
– Чушь! Нет там никаких крокодилов!

– Есть!
– искренне возмутился Мануэль.
– Что вы мне тут рассказываете? Да это просто наглость, безобразие какое!

– Не вздумайте затыкать мне рот, любезный, - предостерег Мендель Лубоцкий.
– Нет крокодилов. Есть аллигаторы. Ал-ли-га-то-ры! И рысей нет, а только пумы.

– А вы откуда знаете?
– вкрадчиво спросил Мануэль.
– Все-то он знает, Господи ты Боже мой, владыка небес!

– И все-таки, - поводя руками из стороны в сторону, сказал Зисман, моего сына зовут Ицик. Тут не о чем говорить.

С улицы вновь донеслось дружелюбное урчание мотороллера. Рассыльный взбежал по лестнице, шлем на его голове был сине-зеленый, переливчатый. Из шлема выглядывала мальчишеская физиономия, поросшая рыжей бородой.

– Госпожа Глюк, вам корзиночка! Распишитесь!

В украшенной бантами корзине были уложены красные розы, из них, как остров из морских глубин, выныривала коробка шоколадных конфет.

– Это от моих, - ни к кому в отдельности не обращаясь, сказала Хая Глюк.
– Угощайтесь.

– А что пишут?
– подъезжая на своем кресле, с любопытством спросил поэт.
– Пишут что-нибудь?

Хая Глюк открыла конвертик с картинкой - цветочный сад, гном на валуне - и развернула листок бумаги.

– "Дорогая мама, - прочитала Хая Глюк в ватной тишине, - сегодня, в день шестидесятилетия твоей свадьбы с незабвенным папой, горячо поздравляем тебя и любим. Пусть твоя жизнь будет сладкой, как эти конфеты! Любящие дети, а также внуки и правнуки".

– Это всё?
– спросил поэт.
– А на оборотной стороне ничего нет?

– Нет, ничего, - взглянув, сказала Хая Глюк и пожала плечами.
– Просто дело в том, что у меня сахар, и я уже семнадцать лет не ем шоколадных конфет.

Надвинув шляпу на лоб, как в ветреную погоду, поэт отъехал на своем кресле.

– Милочка!
– позвала Хая Глюк.
– Будьте любезны!

Медсестра подошла, лавируя между стариками.

– Отнесите цветы в мою комнату, - сказала Хая, - а конфеты раздайте там, внизу.

Там, внизу, расположившись на своих дачных стульях, приходящие старики разворачивали свертки с полдником, принесенным из дома: ломтики курицы, бутерброд с баклажанной икрой. Чаем и кофе приходящих обеспечивало заведение.

Вулодя Маркадер, крепкий старик с покрытым остатками толстых седых волос коричневатым черепом, с янтарными глазами, в которых, вглядываясь на просвет, возможно было, казалось, обнаружить доисторическую мошку или комара, - этот Вулодя с увлечением жевал и перекатывал во рту кружок фаршированной гусиной шейки, запивая еду чаем из пластмассового стаканчика.

– Я, например, пострадал через трикотаж, - свешиваясь к Вулоде Маркадеру со своего пластмассового креслица, сказал плоский старик в синем пиджаке с орденской планкой на лацкане. Орденоносец говорил на раскатистом идиш, немного даже утробном.
– А вы, рэб Вулодя?