Убийство на дуэли
Шрифт:
Я подумал, что, видимо, такие же звуки издавал и Герасим из прославленной повести господина Тургенева.
Я знал, что такие удары придуманы в просвещенной и индустриальной Англии. Они называются боксом, а Бакунин некоторое время изучал бокс. Этот английский удар, конечно же, отличался от того, что мы могли видеть у себя, например во время драк или кулачных боев. Русский удар — с огромным замахом, направленный без прицела туда, где пошире, то есть обычно в грудь — можно сравнить разве что с телегой, тройкой, может, удалой и залихватской. А английский бокс — с автомобилем, на котором Бакунин возил нас к месту дуэли, в железный мотор которого запрятана
— До свидания, господин Толзеев, — попрощался Бакунин, — завтра в три пополудни мы продолжим нашу беседу.
Полифем, или Герасим, не знаю уж, как и называть, а впрочем, Макар — таково его настоящее имя — все еще стоял, согнувшись и держась руками за живот. Бакунин дружески похлопал его по плечу и сказал:
— Ничего, братец. Приляг. Полежи. Пройдет.
По виду Толзеева трудно было определить, какое впечатление произвело на него все произошедшее. Он стоял выпучив глаза, но это было естественное выражение его лица, не говорившее ни о чем, хотя и могло быть принято за удивление или испуг.
Мы с Бакуниным вышли из номера, прошли пустым коридором, впереди нас мелькнул коридорный, он скорее всего подслушивал у двери. Когда мы спускались по лестнице со второго этажа, портье с выражением сдерживаемого удовольствия поклонился нам, и мы вышли на улицу.
— Каков негодяй, а? — воскликнул Бакунин. — Не удивительно, что князь Голицын вызвал его. Однако — неординарен. Блистает в Думе. Вот вам, князь, наглядный пример. Казалось бы, правильная мысль. Собрать лучших людей, чтобы они помогли монарху и министрам управлять государством. Парламент, так сказать. Ведь слово «парламент» от французского «парле», что в переводе значит «говорить». Ну, мы народ самобытный, назвали не парламентом, а Думой. От слова «думать». Но скажите, князь, разве вот это существо, которое вы только что имели возможность наблюдать, способно думать? Оно может что угодно: кусать, язвить, интриговать, что угодно, но только не думать. И вот несколько сотен Толзеевых собираются вместе и начинают помогать Государю, Столыпину, князю Голицыну управлять государством. И Столыпину или князю Голицыну нужно одной рукой бороться с этой безобразной шайкой, а другой — крутить штурвал государственного корабля.
После всего, что произошло, Бакунин не мог не разразиться подобным монологом, чтобы хоть как-то излить свой гнев и возмущение. Я тоже был возмущен поведением Толзеева. Да и не только тем, как он нас принял. Казалось, кому как не ему посодействовать в расследовании убийства, волею случая или по какому-то злому умыслу связанного с ним самим. Но я возразил Бакунину, больше для того, чтобы поддержать разговор. Вся сцена нашего изгнания напомнила мне известный эпизод из «Мертвых душ» Гоголя, когда Ноздрев выгнал из своего дома Чичикова.
— Ну, я думаю, в Думе есть и порядочные люди, — сказал я.
— Нет, князь, нет, уж поверь мне! Они все как на подбор — Толзеевы. Только Толзеев весь наружу, ничего не скрывает. Каков есть, такой и виден. А остальные — те занавешены приличиями, манерами, еще чем-нибудь, а внутри — Толзеевы.
Мы шли вдоль улицы, выглядывая извозчика. Наконец, он подъехал к нам, заметив призывный жест Бакунина.
— А ну-ка, на Офицерскую, да с ветерком, — весело крикнул Бакунин, усаживаясь вместе со мной в коляску — казалось, он отогнал прочь все неприятные впечатления от посещения Толзеева. — К княгине нам назначено на одиннадцать, нужно приехать не опаздывая. А потом к Кондаурову. Не забыть заехать
— Акакий Акинфович должен разыскать револьвер, из которого стрелял Толзеев. Но ведь вы говорили, что это будет обычный револьвер.
— Уверен почти на все сто процентов.
— Тогда что же он добудет интересного?
— У Кучумова скорее всего ничего. Но стоит выпустить Акакия в город, как он тут же принесет что-нибудь интересное. У него особый дар. Он как магнит. А нужные факты как металлические опилки, рассыпанные по Петербургу. Побродив полдня по Невскому, поговорив с дворниками, горничными, Акакий приходит, увешанный такими сведениями, какие и за годы не раскопать.
Глава восемнадцатая
КНЯГИНЯ МАРИЯ АНДРЕЕВНА
Без пяти минут одиннадцать, конечно же без учета часов Карла Ивановича, мы вошли в особняк князя Голицына. Нас встречал дворецкий.
— К их светлости? — спросил он, явно догадавшись, какие посетители пожаловали, так как вчера Акакий Акинфович заезжал предупредить о визите. — Как прикажете доложить?
— Бакунин Антон Игнатьевич и князь Захаров, — ответил Бакунин, передавая швейцару цилиндр и плащ. Я тоже снял пальто и кепку. Дворецкий удалился и через две минуты вернулся.
— Пожалуйте в гостиную. Их светлость ждет вас.
Мы последовали за дворецким. Он открыл дверь, и мы вошли в гостиную. Это была просторная, большая комната в четыре окна, обставленная светлой мебелью орехового дерева, видимо очень дорогой. У мраморного белого камина стояла родная сестра князя Голицына — Мария Андреевна. Я знал, что она моложе своего пятидесятилетнего брата. Высокая, стройная, строгая, с продолговатым лицом, она не казалась красавицей. Внимание сразу же привлекали ее добрые глаза. Едва увидев ее, я тут же вспомнил теорию Карла Ивановича и решил, что литературным прототипом княгини нужно считать княгиню Марию Болконскую из «Войны и мира» графа Льва Толстого. Ее черное, траурное платье без всякой отделки почему-то показалось мне серым.
— Добрый день, княгиня, — приветливо поздоровался Бакунин.
— Добрый день, Антон Игнатьевич, — низким грудным голосом ответила княгиня. — Мы не знакомы, но я, разумеется, слышала о вас.
— Разрешите представить вам князя Николая Николаевича Захарова.
Я поклонился княгине.
— Очень приятно, князь.
— Мария Андреевна, мы с князем выражаем вам самые глубокие соболезнования. Ваш брат погиб, служа отечеству.
— Да, — просто сказала княгиня. — Государь приезжал на панихиду.
— Мария Андреевна, я прошу извинить нас с князем. Я понимаю ваше состояние. Но мы должны найти убийцу. И прошу вас собраться с силами и ответить на наши вопросы. Это имеет огромное значение для расследования.
— Я понимаю. И готова помочь всем, чем могу. Я знаю, что брат был бы недоволен, если бы я проявила малейшую слабость. И к тому же события побуждают меня просить помощи. Я не обратилась в полицию, потому что ждала вашего визита. Дело в том, что этой ночью кто-то проник в кабинет Алексея Андреевича.