Учебный плац
Шрифт:
— Ну вот, теперь у нас будет больше времени для наших дел, Бруно.
А потом он признался мне, что в городском совете Холленхузена остался в одиночестве, в полном одиночестве, поскольку не голосовал вместе со всеми за то, чтобы в Холленхузен вернулись солдаты, — в отличие от других, кто ожидал для себя каких-то выгод от возвращения саперов и кто хотел, чтобы все было как прежде; шеф не одобрял этот план. Он был против. Он был против, хотя в городском совете его заверили, что саперам предложат другую территорию в качестве учебного плаца — часть лугов Лаурицена, кислое поле и корявое мелколесье за могильным курганом, — он просто-напросто не хотел, чтоб в Холленхузене опять были солдаты. Он решил подать в отставку, решил, хотя, по всей вероятности, единственный заранее знал, что желание холленхузенского
— Никакой опасности нет, — сказал он.
И больше ничего к этому не добавил.
Когда он поднялся, раздался хруст, видимо, как сам он однажды объяснил, шарниры в его суставах нуждались в смазке; он посмотрел на меня с наигранным ужасом, пренебрежительно махнул рукой и деревянной походкой отправился на участки.
Нет-нет, я ничего не кину в них обратно, ни куски глины, ни этот осколок кирпича, ждите веки вечные, не очень-то вы теперь надо мной натешитесь. Вы уже и так чуть поскучнели, это я вижу, вам нельзя ни в чем потакать, принимать участие в ваших проделках или терпеливо все сносить, как ваш отец.
Чего только не терпел покорно Гунтрам Глазер! Как же спокойно он держался, даже если вы причиняли ему боль! То маленькое игрушечное ружье, которое стреляло стрелами с резиновой насадкой — насадкой, которая присасывалась к цели, — его вы сразу же захотели испробовать на отце, сразу же, когда он подарил его вам на день рожденья. Вы даже не доели шоколадный торт, и когда вам разрешили, то соскользнули со своих стульев, подошли к столу с подарками, чтобы поглазеть, порыться и испробовать все лежащие там подарки; поскольку дни рожденья мальчишек разнятся по времени меньше чем на неделю, их всегда празднуют вместе и подарки дарят им в один и тот же день. Книжки с картинками и металлические конструкторы, которые вы приняли от шефа, шаркнув ножкой и вежливо подав руки, вас едва ли интересовали, и ксилофон Доротеи не очень-то вам приглянулся; новый маленький кукольный театр, подаренный Иной, возбудил ваше любопытство, но самое большое впечатление произвели на вас оба игрушечных ружья, которые подарил вам Гунтрам Глазер.
Я видел и слышал, как они, вставив стрелу в дуло, натянули пружину и выстрелили на пробу в напольную вазу, в стекло двери на террасу. Чмок, и резиновые пробки присосались к целям, а красные стрелы затряслись. Второй их выстрел испытал на себе уже Гунтрам Глазер, он как раз закурил сигарету, когда Тим и Тобиас прицелились ему в спину и стрельнули. Он подскочил как ужаленный и здорово испугался, но всего-навсего дружелюбно им погрозил. Это ему не помогло; в отличие от шефа, который предусмотрительно пригрозил им всего лишь один-единственный раз, чем и избавился от попыток сделать из него мишень, Гунтраму Глазеру пришлось выдержать еще изрядно попаданий; он воспринимал их добродушно, чуть кисловато, но добродушно. Только Ине, объявившей мальчишкам, что представления кукольного театра не будет, если они станут продолжать пальбу, удалось уговорить их оставить эту игру. Повесив ружья на плечи, они налегли на остатки торта и взглядами дали мне понять, что наметили меня своей следующей жертвой.
Когда Гунтрам Глазер разыгрывал представление с куклами, когда говорил пятью разными голосами, когда изображал ветер и сплошной огонь, когда выводил на сцену кладоискателей, разбойников и циркачей — так все на свете можно было забыть. Больше меня, никто, верно, не радовался открытию нового кукольного театра, ведь Гунтрам Глазер объявил, что покажет совсем особую пьесу, пьесу в честь дня рождения; в ней речь пойдет о старом хитром медведе, который забредает на веселый праздник охотников на медведей, — больше он ничего не захотел сказать. Когда он объявил нам об этом, не только я, но Ина тоже захлопала и сразу же сказала:
— Бруно, конечно же, хочет посмотреть, мы тебя сердечно приглашаем, Бруно.
Уговорились, что представление состоится после праздничного кофе, и шеф, согласившись на уговоры Доротеи, тоже решил остаться, только Иоахим извинился, сославшись на якобы неотложную работу в конторе. Наша радость была преждевременной.
Я помню, как удивился Гунтрам Глазер, помню его неудовольствие, когда вошла Магда и сказала, что к телефону зовут Гунтрама Глазера,
— Возвращайся скорее, не то стрелять будем.
Ина стала разливать нам еще кофе, но руки у нее слегка дрожали, так мне показалось, а на вопрос шефа, кто этот близкий друг, она ответить не смогла. Пауза затягивалась, прошло много времени, а может, нам только казалось, что прошла целая вечность, пока Гунтрам Глазер не вернулся, но когда он наконец пришел, вид у него был крайне мрачный, он не подошел к столу, а из некоторого отдаления сказал, ему-де нужно отлучиться, уладить кое-что, дело, к сожалению, не терпит отлагательства, на вездеходе он быстро обернется. Тут мальчики захотели узнать, когда начнется представление и покажут ли им вообще что-нибудь, и Гунтрам Глазер обещал, что они увидят длинный, на весь вечер, спектакль. Чтобы Ина проводила его до машины, он и вовсе не хотел, но она все-таки встала и побежала следом за ним, а мы, за столом, ни словом не перемолвились, пока мотор не завелся и шины не зашуршали по гальке.
— Так, — сказала Доротея, — а теперь давайте не спеша рассмотрим все подарки.
Но и ей, Доротее, не удалось исправить дело — день рожденья был омрачен, настоящего веселья больше не было, и я ничуть не удивился, когда шеф внезапно вспомнил, сколько ему еще надо сделать до наступления вечера. Прощаясь, он поцеловал Ину, которая все снова и снова подходила к двери на террасу, думая лишь об одном: увидеть Гунтрама Глазера; с новорожденными шеф попрощался легким тычком и предупреждающе поднял указательный палец, меня он хотел было локтем подтолкнуть, но тут ему пришло в голову дать мне задание: отнести срочный пакет на станцию.
— Пошли, Бруно, нам надо сдать на станцию срочный пакет.
Видите, так я с вами справлюсь: сделаю просто вид, будто вас нет, не бегу за вами, не бросаю в вас ваши комья глины и не злюсь; вот вы и сами по себе устанете; вы всегда быстро устаете, если то, что вы вытворяете, не дает желаемого результата. Я вижу ваши тоненькие ножки за трактором, теперь я легко мог бы вас поймать и стукнуть головами, заслужить вы это, без сомнения, заслужили; ведь даже в тот день рожденья вы постарались, чтобы люди за моей спиной подталкивали друг друга и смеялись, поначалу те, что на участках, а потом и на станции в Холленхузене. Что люди часто подталкивали друг друга, когда я проходил, что они смотрели мне вслед, к этому я уже давно привык, но почему они так веселились, этого я не понимал, даже Михаэльсен в почтовом отделении на станции, которому я сдал срочный пакет, даже этот остолоп ухмыльнулся, не проговорившись, однако, о причине. Когда же за мной увязались дети, весело надо мной насмешничая, я наконец догадался: видимо, к моей спине что-то приколото и так их потешает, на станции перед зеркалом с рекламами я увидел его, этот лоскут, который они мне пришпилили; на нем красивые буквы оповещали всех: свежеокрашено. Так я и ходил, став предметом всеобщих насмешек. И хотя Тим и Тобиас отрицали, что прикололи мне этот лоскут, у меня нет сомнений — это могли сделать только они, эти молокососы, мои мучители.
Я не нашел другого места, чтобы укрыться от насмешек, кроме зала ожидания — в него можно войти, только имея билет или заказав что-нибудь в буфете; в зале ожидания я избавлюсь и от детей, и от хихиканья, что гналось за мной по пятам, вот я и юркнул туда и заказал, как всегда, лимонад и две порции тефтелей.
Там, в самом сумрачном углу, сидели они — Гунтрам Глазер и Трясун. Внимания не обращая на немногих пассажиров, они безостановочно и настойчиво в чем-то убеждали друг друга, Гунтрам Глазер, сидевший ко мне спиной, требовательно и резко, порой даже грубо, Трясун же, наоборот, — свою кружку пива он почти допил — огорченно, так, словно бы просил, чтобы его поняли. Раз Гунтрам Глазер вскочил, видимо, решившись уйти, но, когда Трясун протянул ему руку, раскрыв ладонь, этакую завлекающую руку, он снова сел, вытащил что-то из нагрудного кармана и что-то прочел Трясуну.