Угловые

Лейкин Николай Александрович

Барыня покосилась и обозрла первую половину комнаты. Стояли три койки, изъ коихъ одна на березовыхъ полньяхъ, выглядывавшихъ изъ-за сраго одяла. На одной койк, покрытой овчиной полушубка, лежалъ, обернувшись къ стн, босой субъектъ съ всклокоченной головой, въ жилетк, изъ проймъ которой выглядывали ситцевые рукава рубахи. Субъектъ храплъ отчаянно. Барыня невольно посторонилась отъ его койки, оглянулась и, видя, что лакей стоитъ въ дверяхъ, успокоилась.

— Вотъ и стуликъ здсь есть. Пожалуйте на стуликъ приссть, ваше

превосходительство, — бормотала Кружалкина. — На стулик вамъ будетъ много спокойне.

Барыня присла, продолжая держать платокъ около носа, и сказала Кружалкиной:

— Вамъ непремнно надо почаще провтривать комнату.

— Да конечно оно слдуетъ, барыня-сударыня, а только ужъ олень выстужается комната-то, а наши жильцы тепло любятъ. Вдь ужъ и такъ черезъ день топлю, а дрова дороги.

Изъ-за занавски показалась Матрена Ивановна Охлябина, запахиваясь на груди и живот срымъ суконномъ платкомъ, кланяясь и говоря:

— Ужъ вы извините, ваше превосходительство, что я заставила васъ долго дожидаться. Очень ужъ я была несуразная, показаться-то мн было нехорошо.

— Вы Матрена Охлябина, вдова? — спросила ее барыня.

— Точно такъ, ваше превосходительство, настоящая вдова и четверо дтей у меня, малъ-мала-меньше… — отвчала Охлябина, поклонившись.

— А гд-же ваши дти, Охлябина?

— Дти-то? Да одна большенькая дочка въ школ у меня, благодтельница, а другой махонькій мальчикъ спитъ за занавской. Хворенькій онъ, барыня…

— А остальные двое?

— Остальные-то? Въ пріют, ваше превосходительство. Не скрываю, въ пріют. Были благодтельницы и помстили въ пріютъ, дай имъ Богъ здоровье. Денно и нощно Бога молю о ихъ здравіи.

— Стало быть на вашемъ попеченіи только двое дтей, а вы пишете въ прошеніи, что четверо.

— Да вдь ужъ это, барыня, порядокъ такой, вс такъ пишутъ. Вдь и имъ тоже нтъ, нтъ, да какой-нибудь кусочекъ въ гостинчикъ снести надо… Все-же мать… Придешь съ пустыми руками, такъ смотрятъ.

— Вы давно-ли вдовете-то? — спросила барыня посматривая на слишкомъ полный станъ Охлябиной.

— Да ужъ пятый годъ, сударыня… И бьюсь, бьюсь я, какъ рыба объ ледъ, — дала отвтъ Охлябина, нсколько смутившись отъ взгляда барыни, и натянула платокъ на животъ. — Покойникъ у меня сторожемъ служилъ. Мы, барыня, по гривенникамъ, десять рублей чайныхъ денегъ сбирали.

— Ну, а теперь работаете что-нибудь? — допрашивала барыня.

— Да гд-же, ваше превосходительство, при дтяхъ-то? Вдь ихъ накормить, обмыть надо. А ихъ четверо.

— Двое только.

— А было четверо. Двое-то всего только годъ какой-нибудь. Да и отъ двоихъ трудно отлучиться. Вотъ что отъ благодтелей получу, тмъ и живу.

— Могли-бы ходить работать. Двочка въ школу ходить, стало быть на вашемъ призрніи только одинъ ребенокъ. Сколько ему лтъ?

— Третій годокъ пошелъ. Несмышленокъ онъ.

— Его въ Ясли. Близъ

васъ есть такой пріютъ Ясли, гд вы можете за десять копекъ въ день приводить вашего ребенка на время работы вашей въ этотъ пріютъ.

— Знаемъ мы, барыня. Но тамъ его уморить могутъ. А вдь я мать, мое дтище…

— Какой вздоръ вы говорите! Я сама тамъ членъ… — сердито проговорила барыня;. — Но странно… Вы вдовете пять лтъ, а у васъ ребенку третій годъ.

— Ахъ, барыня добрая! Вс мы люди-человки! — вздохнула Охлябина.

— Вы почему-же, собственно, теперь обратились въ наше общество съ прошеніемъ? Что вы просите?

Охлябина встала втупикъ.

— А какое ваше общество, ваше превосходительство? — спросила она посл нкотораго молчанія. — Я, барыня, во многія общества подавала, такъ ужъ перепуталась.

Барыня объявила, какое общество, и прибавила

— Мы довольно широко помогаемъ, по разнымъ отраслямъ, разумется только съ разборомъ. Вамъ что-же нужне-то было-бы? Вы въ прошеніи не упоминаете.

— Намъ-то? Да лучше-бы, ваше превосходительство, денежную милость, такъ какъ мы сироты, а пить-сть надо. Работать отъ дтишекъ не могу, да и хвораю я. Не оставьте денежной милостью.

— Нтъ, денегъ на руки мы не даемъ. Это наше правило. Мы можемъ дать вашимъ дтямъ блье… сапоги…

— Вотъ вотъ… Тогда сапожки двочк позвольте.

— Это которая въ школу ходить? Доставьте намъ удостовреніе отъ у учительницы, что двочк нужны сапоги. Или, можетъ статься, у васъ за уголъ, не плачено?

— Не плачено, не плачено, сударыня. За цлый мсяцъ не плачено, — подхватила Кружалкина, стоявшая сзади барыни, и подмигнула Охлябих.

— Тогда явите божескую милость на уголъ пожертвовать. Да фуфаечку-бы тепленькую мальчику-то и чулочки шерстяные, — просила Охлябиха.

— Что-нибудь ужъ одно. И то, и другое мы не можемъ въ одн руки. Наше общество слабо въ денежныхъ средствахъ. Сколько вы платите за уголъ?

— Полъ-комнаты у насъ, барыня-сударыня.

— Сколько-же вы платите?

— Пять рублей, — пробормотала искренно Охлябиха.

— Шесть… — брякнула въ то-же время Кружалкина.

— Ну, вотъ за квартиру за мсяцъ будетъ для васъ заплачено, — сказала барыня — Но вы должны работать, непремнно работать, — прибавила она и поднялась со стула, сбираясь уходить.

IX

Въ это время въ дверяхъ показалась Марья и загородила собой барын дорогу.

— И я къ вамъ, барыня-сударыня-благодтельница… — заговорила она, стараясь надвинуть на подбитый глазъ платокъ и этимъ прикрыть изъянъ. — Если вы изъ того общества, которое сапоги выдаетъ дтямъ, то и я просила за своего мальчика. Ужъ не оставьте, ваше превосходительство, нашу бдность непокрытую. Вдь вотъ я бьюсь, какъ рыба объ ледъ.

Барыня съ головы до ногъ окинула Марью взглядомъ, и спросила: