Уходила юность в 41-й
Шрифт:
показалось?..
На ступенях вокзала меня встретил Пожогин, улыбнулся:
— Наконец-то! Ах мне это расставание-провожание!
— А ты разве не был в городе?
— Зачем, у кого? — и протянул нараспев: — «Я еще покуда холостой!»
Это была строчка из «Поднятой целины» — оперы, которую накануне, перед
отъездом, нам показали заезжие артисты.
— Пошли на перрон. Все наши там. Поезд уже на подходе...
2
Наше курсантское житье с первых дней
изнуряющим. Еще не успели обновить обмундирование, как вдруг объявили общее
построение. На плац вышел весь личный состав. Выступая на митинге, начальник
училища комбриг Журавлев заявил:
— Все больше и очевиднее, товарищи, что вторая мировая война становится
фактом. Германия напала на Польшу. Государство чванливых и надменных шляхтичей
разваливается на глазах. Бездарные польские правители бросили свою страну и свой
народ на произвол судьбы, на растерзание захватчикам. На востоке Польши двадцать
лет гнули спины на панов миллионы наших единокровных братьев — украинцев и
белорусов, отторгнутых белопольскими шляхтичами от своей родимой земли. Теперь к
ним идет освобождение. Красная Армия выступила в поход за освобождение народов
Западной Украины и Западной Белоруссии! [14]
Комбриг переждал, пока стихнут дружные аплодисменты, продолжил:
— Вместе с тем нельзя не учитывать обстановки, которая складывается на западе,
на нашей новой границе. Мы должны быть всегда начеку, оберегать свою родную
страну. Особенно обращаюсь к молодым курсантам. Легких дорог не ищите — их на
воинской службе не бывает. Каждый должен быть всегда готовым открыть
артиллерийский огонь по буссоли 15—00 или 45—00.
Это он о наводке основного артиллерийского прибора в сторону опасных очагов
войны — фашистской Германии и империалистической Японии, угрожавших мирным
народам. Наш начальник ни словом не обмолвился про договор о ненападении между
нашей страной и Германией, который был заключен менее месяца назад и о котором
еще ходили разные толки.
На другой день стало известно, что мы ежедневно будем заниматься по
одиннадцать — двенадцать учебных часов, не считая времени на самоподготовку.
Замела, завьюжила зима. Труднее стало на занятиях в поле, в артиллерийском и
автомобильном парках. И вдруг — война с белофиннами. Заговорили о «линии
Маннергейма», неведомой до сих пор. Узнали, что в гарнизонном госпитале на улице
Каляева появились первые раненые и обмороженные.
Этим отнюдь не ограничилось наше соприкосновение с событиями на далеком
Карельском перешейке. В один
училища. Одна рота, другая...
Мы прильнули к окнам, с любопытством рассматривая своих сверстников-
пехотинцев. Они шагали в шлемах-буденновках, на которых припорошенные инеем
штыками торчали острые шишаки. На плечах в такт шагам колыхались лыжи. В глаза
бросались лейтенантские кубики на петлицах курсантских шинелей.
— Значит, внеочередной выпуск, — тихо проговорил стоявший рядом со мной
Павел Побережный. — Не иначе, как туда, на Карельский.
— И нас могут так! — горячо воскликнул задиристый Грант Габрилян. — Па-
анимаешь, по кубарю в петлицы и — будь здоров. Скажи, Павка, а?
— Помолчи, — ответил Побережный. — Научись сначала не путать буссоль с
угломером...
— И соплей на турнике не виси, — добавил Василий [15] Пожогин, отлично
крутивший на перекладине «солнце».
Роты пехотинцев, между тем, вышли на перекресток и повернули в сторону
вокзала. Бравурно гремел оркестр. Вслед строю смотрели горожане, столпившиеся на
тротуарах.
Младшими лейтенантами, как соседи-пехотинцы, мы на Карельский не попали.
Но без наших 203-миллиметровых гаубиц там не обошлось. За ними прибыла группа
старших командиров в полушубках и непривычных для нашего глаза шапках-ушанках.
Гости с Карельского утверждали, что отныне ушанки заменят островерхие шлемы. Это
будет зимний головной убор для всей нашей армии.
Ну и досталось нам в те зимние дни! Приехавшие командиры оказались
дотошными и на редкость придирчивыми людьми. Осматривая и проверяя наши
гаубицы, они интересовались каждым винтиком. Часто обращались к хмурому,
коренастому полковнику, своему начальнику, докладывали о замечаниях и претензиях.
Тот распоряжался: «Испытать в действии!» И вновь звучали команды: «К бою!» На
жгучем морозе стыли лица, немели руки.
Через неделю гости уехали вместе с нашими мощными орудиями. Кое-кому из
нас, курсантов, довелось сопровождать их в пути. Следом из училища отбыли на фронт
некоторые наши командиры и преподаватели. Вступая в решающую фазу, война на
далеком севере близилась к концу.
События на Карельском перешейке, как известно, наложили свой неизгладимый
отпечаток на всю армейскую жизнь. Наше училище, например, перешло на подготовку
командиров корпусной артиллерии. К нам на вооружение поступили 152-
миллиметровые гаубицы-пушки и 122-миллиметровые корпусные пушки. У них был