Украденные горы(Трилогия)
Шрифт:
Сегодня пристава будто подменили. Ополовиненная бутыль оголила его естество. Куда девалась спесь царского служаки. Толстые белобрысые усы — краса и гордость пристава — свисали, как две конопляные кудели, надутое щекастое лицо осунулось, посерело, чем-то напоминая увядший лопух.
— Юркович, — заговорил он точно со старым знакомым, — ты видишь, что со мной стало? С раннего утра плачу. Пропала, Юркович, Россия. Нет больше нашего государя. — Пристав, подняв руку, показал на портрет рыжеватого, с бородкой клинышком, щедро размалеванного царя в позолоченной раме. — В Петрограде революция…
— Революция? — переспросил с изумлением Василь и сразу вспомнил слухи, залетевшие в школу
— Нету, голубчик, нету, — заскулил, утирая слезы, пристав. — Отрекся от престола, покинул своих верных слуг на произвол судьбы…
Василь даже не сразу осознал все значение выплаканной приставом новости, всех последствий случившегося. Нет царя, — значит, Костя Пасий сможет отныне свободно читать детям «Кобзаря», а его милая Ганнуся будет учиться в украинской гимназии; значит, сбудется мечта учеников — Малко и Григоровича выгонят из школы; а в конечном счете это означает, что распадутся фронты, закончится война…
Эй, Гнездур! И вы, царские служаки, каково-то вам теперь будет житься без царя? Вот когда бы побывать среди вашего брата, в Бердянске! Я не забыл, отец Василий, вашего милого гостеприимства. Конечно, и ты, Гнездур, старшина янычарский, оплакиваешь царя, как этот пузатый пес!..
Василь хотел было сказать приставу на прощанье что-нибудь позлее, но в этот миг скрипнула дверь, и порог переступил Цыков с револьвером в руке.
— О, вы уже тут, Юркович? — удивился он, и его строгое лицо, может впервые за много лет, озарилось радостной улыбкой. — Так вы поможете мне, Василь? — И, обращаясь к приставу, который уже загодя поднял руки, приказал: — Сдать оружие, ваше благородие!
Книга третья
ЗА ТУЧАМИ ЗОРИ
Часть первая
Иван Юркович, ландштурмист австрийской имперско-королевской армии, сошел с поезда под стеклянную крышу саноцкого перрона, глубоко, полной грудью вдохнул свежий морозный воздух. И с первой минуты почувствовал, словно тяжесть какая свалилась с души. Такую же легкость ощутил он на сердце пять лет назад, когда возвращался домой из далекой Америки. Предчувствие близкой встречи с семьей переполняло волнующей радостью и в то же время тревожило. Как тогда, так и сейчас. Но тогда он возвращался с тяжелым чемоданом в руке, тогда в потайной торбинке под нижней сорочкой были зашиты заработанные доллары, а сейчас… Что он заработал у императора почитай что за три года тяжелых лишений в окопах? В солдатском порыжевшем мешке за плечами — поношенное тряпье да на левой ноге незаживающая рана…
«Нет, Иван, тебе все ж таки везет, — возразил сам себе Юркович. — Второй раз, газда, ты выходишь из госпиталя на своих ногах. А мог бы заработать березовый крест на могильном холме…»
Зашатал, припадая на левую ногу, но не в конец перрона, чтобы выйти на привокзальную площадь, а повернул к высоким стеклянным дверям главного зала, где находилась, как запомнилось ему с довоенных времен, комната фризиера [30] . Пришло на ум привести себя малость в порядок, подстричься да побриться, а то вид у него такой одичалый, — Иван подошел к стеклянным дверям, взглянул на свое отражение, — как бы не перепугать детей и Катерину. В массивном стекле увидел не себя, прежнего, светлоглазого Ивана, а какое-то страшилище
30
Парикмахер (искаж. нем.).
«Неужели это ты, Иван?» — обратился мысленно к тому ссутулившемуся ландштурмисту. Представил себя на пороге родного дома, усмехнулся и, вздохнув, ответил: «Благодари бога, что хоть такого меня видишь, Катерина…»
Взялся за медную ручку, потянул на себя дверь и, зацепившись треклятым ранцем, неуклюже, боком протиснулся в высокий зал. Застыл у дверей, робко осматриваясь, не осмеливаясь ступить на блестящий желтый паркет своими огромными, давно не чищенными ботинками. «Да тут словно и войны не было, — подивился Иван, — все блестит, все сияет». Увидел каких-то веселых господ за столиками; рядом со штатскими — офицеров с их дамами. Юркие девчата в белых передничках легко сновали меж столиков, подавая на подносах бутылки и блюда…
«Так-то мы воюем?» — опять мысленно обратился неизвестно к кому Иван. Перед глазами замаячила листовка, которую принес однажды из русских окопов Михайло Щерба. Сколько же в тех строчках было правды-матки! Словно москали подглядели не только свое, но и наше, под австрийским императором, житье. Одни идут на убой, гибнут на войне, а другие зарабатывают на этом, получают выгоду с людской крови, одни принимают муки, сидят в голоде да холоде по окопам, а кто пьет-гуляет…
Невеселые Ивановы размышления прервала черная фигура жандарма, откуда ни возьмись возникшая перед ним. Отъевшийся, с румянцем во всю щеку, с карабином за плечом, с кожаной сумкой на боку, в которой, помимо всего прочего, лежат цепи с наручниками, он насмешливо скользнул глазами по Ивану и, кивнув в сторону зала, спросил:
— Ты что, не видишь?
Иван нахмурился, выдержал холодный взгляд жандарма.
— А что я должен видеть?
— А то, ландштурмист, что тебе здесь, среди господ офицеров, находиться воспрещено. Марш отсюда в ожидальню третьего класса.
Ивана так и разбирало размахнуться и влепить хорошенько меж глаз этой раскормленной образине. Там, в окопах, он сделал бы это не задумываясь, но здесь, перед жандармским штыком, мог лишь словом отстоять свое достоинство.
— Я фронтовик. Возвращаюсь в отпуск из госпиталя, и никто не имеет права заступать мне дорогу.
— Ты фронтовик там, в окопах, а тут… — Жандарм плюнул себе под ноги и растер плевок до глянца начищенным сапогом. — А тут вот что ты! Понял?
— Не совсем, — ответил Иван и неожиданно размахнулся и (откуда только сила взялась?) ударил жандарма кулаком по морде, да так, что тот даже пошатнулся. — Ну, а ты теперь понял?
Неизвестно, понял что-нибудь жандарм, сейчас он был озабочен одним — как бы унять кровь из разбитого носа, но Иван тотчас смекнул, что за этот со всего мужичьего маху удар он дорого расплатится, может даже жизнью своей.
«Ой, что ты натворил, Иванко, — как над покойником голосом Екатерины запричитала его смятенная душа. — Ни за что ни про что осиротил прежде времени своих детей. До родного угла рукой подать, лишь мост через Сан перейти. Ой, Иванко, Иванко! Хватить по роже австрийского жандарма, раскровенить ему нос — да это, мой газдуня, все равно что замахнуться на самого императора…»
Иван словно одеревенел от страха. Смотрит: бежит на помощь другой жандарм, поднимаются из-за столиков господа офицеры. Окружили его, точно опасного разбойника, у кого-то блеснул в руке револьвер…