Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в.

Безьев Дмитрий Анатольевич

Особенно презрительно относились представители шляхетства к крестьянству. Иллюстрацией этого отношения служат, например, стихи, пожалуй, первого классика польской шляхетской литературы Миколая Рея (1505–1569 гг.). Кстати, сам он был ярым кальвинистом, что тоже нашло свое яркое отражение в его поэзии. Но сейчас нам интересна его интерпретация образа крестьянина. Приведем пару стихотворений на эту тему.

Мужики в городе Страсти Христовы покупали

Холопы двух придурков в город снарядили,Чтобы Страсти Христовы к празднику купили,Мастер видит – болваны, и пытает: «Смерды,Вам как изобразить-то – живого иль по смерти?»Мужики обсудили: «Лучше-де живого,Всяко нам удобняе приобресть такого;Сельчанам не потрафим – можно и убити,А излишек случится – можно и пропити» [190] .

190

Европейские поэты эпохи Возрождения, серия Библиотека Всемирной литературы. – М., 1974. – С. 388.

Мужик, который под дубом срал

Ехал пан по дороге и маленько вбок взял,Там дуб стоял тенистый, а под ним холоп срал,Смешался тот, а барин рек: «Не суетися!Без этого ж никто не может обойтися!»Мужик и отвечает: «Я, чай, обойдуся,Все, пане, тут оставлю и прочь повлекуся.Надо вам – так берите, мне оно не треба.Взамен же соглашуся на ковригу хлеба» [191] .

Помимо

«сарматизма» в идеологическом отношении для шляхты польских земель огромную роль играла принадлежность ее к католической церкви. «Мир в сознании польской шляхты XVI–XVII вв. отождествлялся с Европой. Критерием “европейскости” того или иного народа или государства было не географическое положение, а конфессиональная принадлежность. Европа делилась на две части: христианскую (европейские католические страны) и нехристианскую (мусульманский регион и православные государства); в религиозно-политическом аспекте отношение к ним определялось не внешнеполитическими обстоятельствами, но внутриконфессиональной солидарностью. Этот же критерий определял степень враждебности и дружественности соседних народов» [192] .

191

Там же. – С. 388.

192

Лескинен М. В. Указ. соч. – С. 142.

«Однако и среди христианских государств и народов Польша, по мнению польской знати, занимает исключительное, ни с чем не сравнимое высокое положение, так как обладает отличным от всех политическим устройством – республиканским» [193] .

Речь Посполитая, согласно шляхетским («сарматским») представлениям, не просто отличается типом общественного устройства, но обладает лучшим и справедливейшим из возможных, обеспечивая истинную свободу своим гражданам посредством гарантии реализации их прав и привилегий. Под свободой понимается независимость от власти одного человека (короля), внутрисословное равенство.

193

Там же. – С. 142.

«Родина сармата – прежде всего государство, осознание шляхетской общности в масштабах государства превалирует над местным, в том числе и этническим патриотизмом. Он не нивелировал, однако, естественного чувства принадлежности к определенной земле, чувства Отчизны.

Из такого восприятия Родины логически следует отождествление идеального поляка с истинным гражданином, который описывается в этических категориях. Моральные качества были главным критерием оценки человека и общества – в этом польские мыслители следовали Платону и Аристотелю. Поэтому “правильное” существование государства ставится в зависимость от добродетелей каждого гражданина. Шляхтич, в отличие от других, достоин обладания ими, так как его моральные качества обусловлены фактом рождения в шляхетстве, то есть генетически.

Сарматское понимание Отечества выражается, таким образом, в категориях справедливого государства-республики и добродетелях шляхтичей-сарматов» [194] .

«Важным элементом государственного устройства представлялось, наряду со шляхетской демократией, сохранение традиции католического вероисповедания. Польскому католицизму приписывались особые черты: чистота, нерушимость наследия, неиспорченность ересями, которые объединялись идеей избранности католического польского народа. Этому способствовал и особый, “сарматский” дух посттридентской религиозной жизни, упрощавшего, “адаптировавшего” для широких слоев католической обрядности и проповеди. Католическая религиозность эпохи барокко, уподобляя реальную жизнь небесной, сочетаемая с уверенностью в особом отношении Бога к Польше и в небесном покровительстве сарматскому государству, укрепляет особую, исключительную связь польского неба и польской земли. Не стоит, однако, переоценивать религиозный элемент сарматской идеологии. Точнее было бы сказать, что польская католическая церковь наряду с Отечеством была важнейшим консолидирующим элементом сарматской идеологии» [195] .

194

Там же. – С. 142–143.

195

Там же. – С. 143.

Очень интересным источником, отражающим взгляды по-европейски образованного шляхтича (он учился в Италии, предположительно, в г. Падуе), являются «Записки Немоевского». Судьба забросила его в Россию, ко двору Лжедмитрия I, после убийства которого он довольно долго находился в ссылке-заключении в различных русских северных городах. В это время (1606–1608 гг.) он ведет записи, которые были впервые опубликованы на русском языке в 1907 г. Документ этот чрезвычайно интересный, содержащий в себе множество сведений о России того времени, быте народа и аристократии, этикете двора Великого князя Московского, описание городов, описание системы делопроизводства и управления государством, армии, и т. д. По этому источнику, методом от обратного, можно судить о мировоззрении польского образованного шляхтича того времени, ведь он описывает и те стороны и нормы жизни российского общества, которые вызывают у него крайнее неприятие, шокируют его, или вызывают презрительное к ним отношение. Конечно, Немоевский весьма критично относится к религиозным нормам московитян, сравнивая их с нормами католической церкви и находя последние намного выше. «Блудодеяние нимало не почитают они за грех, как и бросить жену и взять другую, не знать молитвы Господней, редко-редко кто ее знает, а женщина дай Бог, чтобы какая <…>. Зато велик грех: спать без пояса, бороду брить, <…>, будучи с женою в бане, обоим разом не мыться, по крайней мере, водой не обливать; крестика не иметь на шее, телятину есть, – после всего этого следует вечная погибель души. И очень много у них еще других подобных же пустяков и суеверий» [196] . Русская знать редко носит с собой оружие, с точки зрения шляхтича-поляка: «…нам, людям-рыцарям, неприлично отдавать оружие; с ним мы готовы скорей умереть, потому что у нас нет большего срама, как отдалить от себя оружие, – у нас, у людей-рыцарей» [197] . Приемы ведения войны у московитян не рыцарские – низменные: «До этого времени прием на войне у этого народа был один – все на конях, по обычаю татар; одни с луками, другие с рогатинами, а третьи – привязавши к нагайке кусок железа или кости. Люди без оружия, редко у кого сабля. <…> Сраженье идет татарским приемом: или гонятся, если кто перед ними уходит, или уходят, стреляя из луков» [198] . Особенно же коробила просвещенного шляхтича система наказаний дворян Великим князем, ее крайняя унизительность для человеческого достоинства, (напоминаю, что шляхтича в Речи Посполитой даже король не мог арестовать без решения сословного шляхетского суда, за исключением ареста в военное время по обвинению в измене), и описанию ее он уделяет много места: «…с ним отправляется дворецкий, по-нашему маршалок, в особую комнату, где судит он придворных людей, и сейчас же чинит экзекуцию: он приказывает другим дворянам его растянуть, а трое розгами его секут. Такое же наказание и за другие проступки, а за большие – в тюрьму. Когда же думный боярин учинит какое-либо преступление, <…> то великий князь, севши вместе с другими думными, приказывает ему встать пред себя. Тогда старший дьяк докладывает, что тот сделал, а затем препровождает его к великому князю, который бьет его в губу с обеих сторон. После этого тот же дьяк, поставивши его посередине комнаты, начинает выщипывать у него пальцами бороду, а засим все думные бранят его: “Што это ты, мерзавец, бездельник, сделал? Мать твою, как у тебя и сором пропал!”. Наконец дьяк объявляет, что великий князь всея Руси налагает на него опалу: он обязан каждый день бывать в Кремле и ездить по городу в черном кафтане, черной шапке и черных сапогах; он перед каждым, но перед ним никто, под угрозой кары, не снимает шапки. Это продолжается до возвращения милости великого князя, но редко долее двух месяцев. <…> Бьют их также и кнутом, но вместе с этим уже и из Думы выбрасывают. <…> Если, в свою очередь, великий князь оскорбится чем в речи думного, – на месте безотлагательное правосудие: он тут же бьет его палицей (с нею великий князь обязан теперь ходить – они называют ее посохом) по лбу, по спине; тот же повинен ни увертываясь, ни же молить, но говорить:

196

Записки Станислава Немоевского (1606–1608); Рукопись Жолкевского. – Рязань., 2007. – С. 128–129.

197

Там же. – С. 159.

198

Там же. – С. 184.

– Царь-государь, великий князь, пожалей своих ручек, которые ты утомишь, расправляясь со мной, холопом твоим, имей уважение к самому себе.

Но если посох выпал из рук раньше, чем натешился великий князь, то, взявши другой, больший, князь идет к нему в дом, в город, поправляется и тут уже потешается всласть. <…> Другим же, по изволению, рубят головы, топят, давят, причем поясняется, что “мы, монархи, божии ключники: что Господь Бог положит нам на сердце, то и должно быть, хотя бы кто и виновен не был”. Первый был Дмитрий, который желал было ласково обходиться с ними, за что и заплатил» [199] . По поводу прав

и свобод служивого и землевладельческого сословия Немомоевский замечает: «Все – и туземцы, и пришлые – живут в величайшем рабстве у великого князя; никто ни в чем ему не противоречит. На каждое его приказание у них один и тот же ответ: “Волен Бог да государь царь, великий князь всея Руси”» [200] . «Свобод никаких, да и не знают, что это такое. Когда мы им рассказывали о наших свободах, что у нас никто не может быть схвачен, пока не будет изобличен по суду, что король не может никакого налога установить, ни начать войну с кем-либо, пока мы не дозволим, они с удивлением отвечали нам: “Хорошо это так у вас; но мы покорностью нашей тем большую заслугу имеем на небе”. А к нему они рачительно стремятся частыми постами (половина года идет на них), поклонением образам (о которых говорят, что сам Бог, будучи на небе, на земле оставил им образа на свое место, чтобы и поклонялись им) и частым крестным знамением, с немалым истязанием из-за самообмана. Ибо никто не выйдет и не войдет в дом, не съест и не выпьет, не перекрестившись. Выйдя утром из дому, многие обращаются на все стороны, много раз крестятся и мавают головами; при грубой простоте, они в этом полагают тройную надежду искупления. И это не удивительно: помимо того, у них нет ни изучения, ни упражнения в законе Божием, нет никакой проповеди, не объясняют им ни слова Божия, ни Божией воли. К тому же никому не дозволено читать книг и иметь их в дому, кроме псалтири и гомилий св. Иоанна Златоустого; иначе был бы в подозрении, что желает быть мудрее самого великого князя <…>. Одинаково не вольно никому разговаривать с иноземцем или спрашивать его о чем, даже просто говорить, если только не присутствует при этом пристав от великого князя. Если кто из чужих спросит кого-либо о причине чего-либо, он получит ответ: “Не ведаю, не понимаю; но царь, великий князь всея Руси, – дай Господи, чтобы государь здоров был! – знает и понимает все”» [201] . «Без такого молитвенного пожелания и перечета титулов даже простой человек никогда не вспомнит великого князя: иначе был бы в подозрении. Этот прием их речи так часто припоминался для понимания степени их грубости, так как и титулов не знают иногда, и не умеют употребить молитвенного пожелания к месту» [202] . Наблюдательный Немоевский верно подметил отсутствие собственных фортификационных сооружений у русских феодалов – холопов Великого князя: «Ни у кого какого-либо собственного небольшого замка; одни деревянные дворцы из круглого неотесанного дерева, но в которых редкость светлая горница; обыкновенно курные избы; об обоях не спрашивай. Никому не дозволено строить себе избы из тесанного дерева» [203] . Много невзгод пришлось пережить в России Немоевскому с его соотечественниками, далеко не все из них выдержали эти испытания, не замарав шляхетской чести. Автор записок, судя с позиции шляхтича Речи Посполитой (сам он происходил из Поморья), так описывает тех, от кого претерпел в заключении: «И от кого? От варваров, от народа, вероятно, самого низкого на свете, самого грубого и не способного к бою, лишенного всякого военного снаряжения – помимо малости пушек, – необученного в рыцарском деле, у которого ни замков, ни городов. Ибо их нет; ни доблести, ни храбрости, ибо это приобретается практикой; ни ума, ибо прирожденного природа не дала, а об упражненном он не слышал; ни богатства, ибо никакого нет, кроме малости пушного товара, который и спускается к нам, следовательно, он в нашей власти; ни помощи и подкреплений ни от какого народа в мире, ни солдата ниоткуда. Что же могло бы нас затруднить не только от отместки, от возвращения силой своего, что так долго удерживала, на наш великий срам, эта faex gentium, (осадок народов), но и от наложения ярма на это дикое животное (bydlo). Если кто на это скажет – болота, то разве те болота, что поросли деревом, будут затруднять? Одна только нищета, она одна, могла бы их защитить; но и она, при наших средствах, при нашей военной готовности, не могла бы быть для нас тяжелой, а затем, после кратковременного усилия и неверной победы, при великой славе и работе рабами, мощное государство и расширение границ; вследствие всего этого мы не только в Европе стали бы могущественнее других народов, но имя наше сделалось бы грозным для Азии и всего поганства, как некогда македонян. Воскресла бы по сю пору зарытая слава военного народа, доблестных богатырей сарматских. Уже ни Borysfhenes, ни Tanais не задержали бы нас, равно как ни Pontus Eufinus, ни Caspium, или Hyrcanum моря; и обители Черного моря должны бы были дрожать, а выше всего – расширение и соединение соборней католической церкви и приобретение такого количества душ для Господа Бога. О, дряблость и бесчувственность нашего народа, который столько времени терпел столь подлого и надменного неприятеля! По крайней мере теперь, за эту неправду к нам, появится какой либо мститель из наших костей» [204] .

199

Там же. – С. 189–190.

200

Там же. – С. 192.

201

Там же. – С. 193–194.

202

Там же. – С. 259.

203

Там же. – С. 195–196.

204

Там же. – С. 239–240.

Таким образом, для Станислава Немоевского насущно необходимыми представляются: личная свобода (право ношения оружия для ее защиты); наличие правосудия (сословного); свобода иметь и высказывать свое мнение; образование, как религиозное, так и светское; свобода передвижения как внутри страны, так и за ее рубежами; безусловно, – участие в управлении государством.

Все вышеперечисленное относится к идеологии «сарматизма» вообще, но особенно характерно для идеологии шляхты собственно польских земель. Стоит отметить, что, несмотря на то, что полонизация украинской шляхты происходила в конце XVI – начале XVII вв. чрезвычайно интенсивно и успешно, часть мелкой и средней шляхты украинских воеводств сохранила православное вероисповедание, и ее воззрения в идеологическом отношении также имели свои особенности по отношению к воззрениям польской национальной шляхты. Вот как об этом пишет М. В. Лескинен: «Западнорусские книжники полностью разделяли “сарматскую” версию происхождения славян, но в ее раннем варианте, поскольку для них более важным представлялось обоснование общности славян, а не отличительных черт каждого народа. Это подтверждает и различная трактовка восточнославянскими и польскими хронистами легенды о трех братьях – еще одного генеалогического мифа о родоначальниках славянских народов – Лехе, Чехе и Русе. Если для первых ее упоминание и интерпретация были важны, так как подтверждали идеи общеславянского единства, то польские авторы не без трудностей пытаются сочетать ее с “миграционной” теорией путем перенесения акцента на описание братьев как воинов-завоевателей» [205] .

205

Лескинен М. В. Указ. соч. – С. 138.

«Иначе понимали свои корни представители украинской элиты. Опираясь на идею единства славянской общности, они подчеркивали христианскую принадлежность украинского народа. Его следование традиции православного вероучения. В центре осмысления ими своего исторического наследия находились события религиозной истории – как библейской, так и относящейся к недавнему прошлому. Важнейшим событием в этом ряду для них являлось крещение Руси Андреем Первозванным и правление первого христианского князя Владимира. Интерпретация этого события, как правило, осуществлялась на основе противопоставления католической и православной традиции и подкреплялась аргументами в пользу более древнего происхождения “истинной православной веры”. Одним из них становится доказательство происхождения католицизма от Петра из Рима, вторичное по отношению к Иерусалимским истокам “руського” православия. Начало истории народа связывается в сознании украинского сармата со временем прихода на берега Днепра апостола Андрея.

Для украинского общества главными элементами традиции являлись не политические, но этноконфессиональные факторы. Выдающимися историческими личностями считались в первую очередь киевские князья, ратовавшие за сохранение отцовской веры и ни при каких обстоятельствах не отступавшие от нее, а главными деяниями прошлого – сражения за веру и отчизну» [206] .

У современного украинского автора по этому поводу читаем: «Представители патриотично настроенной шляхты, духовенства и интеллигенции развивают идею безпрерывности бытия руського (понимаем – украинского) народа с княжеских времен. Так князей и казацках гетманов авторы представляли частицами одной и той же Руси. С 20-х годов XVII столетия понятие “руський народ” становится “терминологической конкретностью, означающий жителей территорий, исторически связанных с Киевским и Галицко-Волынским княжествами”, как считает Наталья Яковенко. Начинает выделяться такой особый признак украинского народа, как “преславная руськая кровь”. <…> Часто перемена православного вероисповедания на католическое или униатское трактовалось как проявление национальной измены. У средней шляхты формируется взгляд на себя как на “руський народ политический”, равноправный с польским и литовским народами и который вместе с этими народами выступал как творец Речи Посполитой» [207] (пер. мой. – Б. Д.).

206

Там же. – С. 139.

207

Степанков В. Уроки державотворення. Актуальні проблеми Украінськоі національної революції 1648–1676 років // Війни і мир, або «Українці – поляки: брати / вороги, сусіди…». – Киів, 2004. – С. 85.