Умершее воспоминание
Шрифт:
– Попросить разрешения быть рядом с ней?
Он поднял на меня такой взгляд, который мог ответить сразу на все вопросы. Да. Кендалл приехал сюда, чтобы спросить меня, не против ли я его признания Эвелин. Он только что утверждал, что у него нет сомнений в моём равнодушии к Эвелин, но я почти физически ощущал сомнение, звучавшее в его голосе. «Ты ни в чём не уверен, Кендалл», – злорадно подумал я. А почему ещё он стал бы спрашивать у меня разрешения?
И я вдруг понял всё то, что происходило со мной до этого. Понял свои мысли, что не давали мне покоя до приезда друга; понял, почему так рад был говорить
Уставившись в стену не смыслящим взглядом, я отрицательно покачал головой.
– Что? – не понял Шмидт, и я увидел, как потухли его глаза.
– Нет, Кендалл, – проговорил я, не сводя с друга сурового взгляда. – Я буду рядом с ней. Я, понял? И никто другой.
Лицо немца приняло оскорблённое выражение, и он сказал:
– Но Логан, ты ведь не хочешь сказать…
– Хочу, – перебил я. – Я хочу сказать, что люблю её.
Какое-то время ночной гость молча смотрел на меня, после чего нервозно рассмеялся.
– Что за чушь, Логан! – воскликнул он, резко сменив свой настрой. – Если бы ты любил её, ты бы не стал мучить ни её саму, ни себя!
– А много ты понимаешь в любви, Кендалл? Думаешь, так легко заметить её чувства, не слыша от неё прямого признания и надеясь, что малейшее их проявление – это не твоя паранойя?
– Нет, Логан, нет, нет, нет, – снова вдруг рассмеялся Шмидт. – Ты любишь её из жалости. Слышишь? Из жалости! Ты думаешь, что обязан любить её, потому что она любит тебя, или ты просто жалеешь её из-за того, что она больна… Но я люблю её всем сердцем! Не жалею! О, нет, моя любовь искреннее всего того, что я когда-либо делал в жизни!
– А в моих чувствах нет никакой жалости к ней, – холодно произнёс я. – Я отдаю ей всё свое сердце, и поверь, что оно пылает самой сильной любовью, которую только можно представить!
Кендалл нахмурился и покачал головой.
– Одумайся, – тихо сказал он. – Это всё неправда. Ты думал, что Эвелин принадлежала тебе, потому что она любит тебя, а теперь не можешь смириться с мыслью, что она может принадлежать кому-то другому. Это ревность, Логан! Это не любовь! Твоё эгоистичное самолюбие бесится от того, что Эвелин не будет любить тебя! Тебе нужна её любовь, но не сама она!
– По-твоему, я настолько ужасен? – разозлился я и в ярости сжал кулаки. – Я не чудовище, чтобы так обходиться с Эвелин! Нет! Я долгое время вынашивал в себе это чувство, долго страдал и мучился!
– У тебя есть Дианна, – упавшим голосом произнёс друг.
– К чёрту Дианну! Она была для меня спасательным кругом, за который я уцепился, когда начал тонуть в этой любви! Через Дианну я спасался от Эвелин, от моих чувств к ней, потому что я чертовски боялся признаться себе в этих чувствах! Я боялся влюбиться и буду бояться этого всю свою жизнь!
– Нет, Логан, – как заклинание, повторял свои слова Кендалл и мотал головой, – нет, Логан, нет… Ты любишь Дианну…
– Да не люблю я Дианну! – взорвался я и вскочил на ноги. – Не люблю! Возможно, я даже ненавижу её за то, что она отдалила от меня Эвелин! Ты не веришь? Кендалл, ты мне не веришь? Я сейчас же поднимусь наверх, разбужу Дианну и скажу ей, что не люблю её! Что никогда не любил! Хочешь? Ты хочешь этого?
–
– Я буду предпоследним подлецом, – мрачно поправил его я. – Это ты последний подлец.
– Логан…
– Кендалл! – снова повысил голос я. – Ты не сможешь сделать её счастливой, неужели ты не понимаешь? Ты уже дал мне понять, что с лёгкостью можешь предать близкого человека! Что? Скажешь, это не так? А что было с Кайли, друг мой? Помнишь? То же самое ты сделаешь с Эвелин, ты сделаешь ей больно! А я не переживу этого, слышишь? Просто не переживу!
– Это было один раз, Логан, – опустился Кендалл до шёпота. – С Эвелин я никогда не смогу сделать что-то подобное… Пожалуйста. Просто позволь мне.
Я был преисполнен ревностной злости, и эта ревность затмевала в моей душе все остальные чувства.
– Нет, – твёрдо сказал я, и взгляд Шмидта помрачнел. – Ни за что. Ты не будешь с ней. Она любит меня. И Эвелин захочет быть со мной, когда узнает, что я тоже люблю её, что люблю её сильнее всех на свете! А ты ничего не сможешь сделать! Ты её не получишь!
– Это жадность, – упавшим голосом сказал Кендалл и, сжав зубы, сердито нахмурился. – Это как последний кусок пиццы, что мы ели вместе! Ты уже наелся, и тебе не нужен этот последний кусок, но, увидев, что я потянулся за ним, ты потянешься ещё яростнее. Это не любовь! В тебе говорит ревность, гордость, тщеславие, самолюбие, да что угодно, только не любовь! Ты не любишь её!
– А ты не понимаешь, что несёшь! Никогда тебе не узнать того, что лежит у меня на сердце! Ты понятия не имеешь, что я чувствую! Перед твоими глазами только то, что ты видишь, ты просто не хочешь копнуть глубже, чтобы признать своё поражение!
Шмидт смотрел на меня с оскорблённым видом, сжимая губы и возбуждённо дыша. Мы оба наговорили друг другу много неприятных вещей, но извиняться не один из нас не собирался.
– Ночь на дворе, – успокоившись, произнёс я и вздохнул. – Давай подождём, Кендалл. Давай оставим это дело до утра.
– Я не могу ждать, – полушёпотом выдавил из себя немец.
– Придётся. Дождись рассвета. Как только встанет солнце, я поеду к Эвелин и признаюсь ей.
– Не надо, Логан… Пожалуйста! Не лишай меня последней надежды и не губи то, что расцвело у меня внутри!
– Уже поздно что-либо решать, Кендалл! – развёл руками я. – Не пытайся надавить на жалость, ты ничего не исправишь! Ни-че-го!
Часы показывали восемь утра, когда я, нервный, подавленный и не выспавшийся, уверенно сжимая рулевое колесо, ехал к дому Блэков. В мыслях царил сплошной хаос, я не понимал решительно ничего. Но в этом бардаке ясно выделялась лишь одна мысль: я еду к Эвелин, чтобы признаться ей в любви.