Умершее воспоминание
Шрифт:
В час ночи, когда мы летели над спящей Америкой, парни уже видели десятый сон; мы вообще редко бодрствовали во время ночных перелётов. Но в эту ночь я не спал: сидел у окна и задумчиво смотрел в него. Мою голову уже какие сутки не покидали одни и те же мысли. Я боялся думать об этом, но в то же время понимал, что не могу оставить эту проблему без внимания…
Повернув голову, я взглянул на Эвелин и улыбнулся ей.
— Не хочешь спать? — спросил я вполголоса, чтобы не тревожить остальных. — Уже поздно…
— Я бы и рада
Я ближе подвинулся к ней и указал на своё плечо.
— Ложись.
Эвелин, улыбнувшись, обняла мою руку и положила голову мне на плечо. Я часто начинал дрожать, когда она прикасалась ко мне, так случилось и теперь. Дрожь прокатилась по всему телу и замерла где-то в области живота.
— А ты почему не спишь? — спросила моя возлюбленная, поглаживая одним пальчиком мою ладонь.
— Ну, ты же знаешь, что я и так почти не сплю… Да и сегодня днём я нормально выспался. — Вспомнив о транквилизаторах, которые я принял перед самым вылетом, я спросил: — Ты, кстати, уже выпила таблетки?
— Да. И знаешь, я даже не забыла о том, что мне нужно было их выпить.
— Видишь, не зря мистер Чейз хвалил эти препараты.
Тяжело вздохнув, я прислонился к голове Эвелин.
— Ты как будто чем-то опечален, — прошептала она. — Что тебя беспокоит?
Какое-то время я медлил с ответом, размышляя, могу ли я признаться Эвелин в том, что действительно меня беспокоит…
— Не обращай внимания, — ответил я своей избраннице, — причины моей печали ничтожны. К утру пройдёт.
«К утру пройдёт», — повторило моё сознание, и в душу мне закралось неприятное чувство, будто я соврал Эвелин. К утру ничего не пройдёт, не пройдёт и к обеду и к вечеру тоже… Не пройдёт! Соврал? Разве можно считать ложью обыкновенное нежелание грузить любимого человека проблемами? Нет, не хочу отягощать её жизнь. Пусть я один буду мучиться этим, пусть Эвелин ни о чём об этом не знает…
— Спишь? — шёпотом спросил я где-то через полчаса.
Эвелин зашевелилась и, вздохнув, ответила:
— Нет. Логан, я так странно чувствую себя, будто меня мучает что-то со страшной силой… И это не даёт мне спать, а я так хочу хотя бы минутку ни о чём не думать.
Я догадывался, что причина, по которой моя возлюбленная не могла спать, крылась в переезде Уитни. Да, с того момента, когда Уитни покинула родительский дом, прошли месяцы, но чувство одиночества Эвелин от этого не уменьшилось; она всё так же сильно ощущала пустоту, не только физическую, но и душевную; она всё так же тосковала по своей сестре — человеку, связывавшему воедино два периода её жизни: до начала заболевания и после. Я считал, что теперь Эвелин настиг совершенно новый этап жизни, в котором были я, моя семья, друзья. Эвелин, возможно, было непросто приспособиться к новому течению жизни, и она ждала, что с этим течением ей поможет справиться сестра… Только в новой жизни Уитни уже не было.
— Да… — задумчиво согласился я с собеседницей. У меня страшно затекла рука, но я не смел пошевелиться
Я не видел её лица, но понял, что она улыбнулась.
— Я не помню, Логан.
— Все дети засыпают под колыбельные. Сейчас ты уснёшь тоже.
Я почему-то ждал, что Эвелин скажет что-то вроде «Я уже не ребёнок», но она молча взглянула на меня и, коротко поцеловав в губы, снова легла на моё плечо.
— Спасибо, дорогой, — прошептала она еле слышно, однако моё сердце уловило этот тихий шёпот и застучало в разы быстрее.
Я вспомнил колыбельную, под которую сам обычно засыпал в детстве. Из памяти всплыли давно забытые, но дорогие мгновения, и я будто услышал голос мамы, поющей мне колыбельную. В моём сознании воспоминания о детстве и образ Эвелин, лежавшей на моём плече, слились воедино: Эвелин и семья. Я с улыбкой подумал о том, что она действительно мне родная, что мне родны её глаза, голос, мысли — абсолютно всё.
И, мимоходом вспоминая слова песни, я тихонько запел, так, чтобы колыбельную слышала моя избранница, но чтобы она не смогла разбудить остальных. Я пел с закрытыми глазами и ощущал, как теплота разливалась по моему телу, заползала в душу. Из таких на первый взгляд незначительных мелочей, наверное, и складывается истинное счастье. Счастье… Я должен быть счастлив, ведь Эвелин со мной, она называет меня «дорогой» и спит у меня на плече… Только сердце моё стучало медленно и болезненно; кажется, я всем телом ощущал каждый его удар.
Когда песня кончилась, я замер на мгновение, пытаясь понять, уснула ли Эвелин. Она беспокойно заёрзала, и тогда я начал песню заново, только чуть тише.
— Карлос, — простонал сонный голос Джеймса сзади от меня, — ты всё ещё не избавился от привычки слушать наши песни перед сном? Чёрт… Убавь немного, а?
Я улыбнулся и продолжил колыбельную почти шёпотом. Если Эвелин что-то мучило — меня это мучило тоже. Её страдания я забирал себе и делал это на неосознанном уровне, не думая даже, что что-то может быть по-другому. Если в моих силах было хоть как-то помочь ей, я делал это, не спрашивая себя, чего мне могло бы стоить это. Мне кажется, я бы сделал всё, о чём она меня ни попросила… Это и есть любовь, да?..
А может ли Эвелин заметить мои мучения? Сможет ли помочь, если только поймёт, что мне нужна помощь? Да, возможно, она уже поняла это и уже помогала мне… Только Эвелин, наверное, и не понимала вовсе, что своей помощью не вытягивает меня из омута моих страданий, а наоборот безжалостно топит меня в нём.
Между окончанием концерта в Вашингтоне и нашим вылетом обратно в Лос-Анджелес было шесть часов. Чтобы отдохнуть после проделанной работы и набраться сил перед очередным перелётом, мы заселились в местный отель. Концерт кончился в одиннадцать вечера, и мы полагали, что после него будем спать как убитые, однако, собравшись впятером в одном номере, мы не разошлись по кроватям до самого рассвета.