Умершее воспоминание

совесть Логана.

— Эй, здесь нельзя курить, — предостерёг его я.

— В окно можно, дружище.

Встав рядом с креслом, в котором сидела Эвелин, Шмидт открыл окно и, поставив локти на подоконник, достал из пачки одну сигарету. Джеймс и Карлос снова о чём-то заговорили, и я, отвлёкшись от наблюдения за Кендаллом, присоединился к их беседе.

Но совсем скоро голос немца привлёк моё внимание:

— Иди сюда, Эвелин.

В эту же самую секунду я страшно пожалел о том, что позволил ей посидеть с нами. Если бы я был умнее и уложил бы Эвелин спать сразу после нашего прибытия, то не было бы

сейчас напряжения, не было бы этой ревности, огнём полыхающей у меня в груди!

Моя избранница, нисколько не смутившись приглашением Кендалла, встала с кресла и подошла к нему. Немец указал на какую-то достопримечательность, назвал её и сказал, какое значение она имеет в истории города. Я не видел лица Эвелин, но мне казалось, что она улыбалась. Я смотрел на Шмидта с тем отвращением, с которым обычно смотрел на пьяных людей; только теперь в моём взгляде пылала ещё и злость, которую я, сколько ни пытался, не мог скрыть. Он ведь обещал, обещал, что не позволит себе ничего… такого. Но с другой стороны, разве он сказал что-то запрещённое? Да не собираюсь же я ограничивать круг общения Эвелин! Пусть разговаривает, с кем хочет.

Желая отвлечься от мыслей, которые делали мне мало приятного, я снова повернулся к Карлосу с Джеймсом, но время от времени всё же невольно косился в сторону Кендалла и Эвелин. Маслоу, заметив это, ударил меня по плечу, говоря этим, что моя ревность бесплодна.

— Давно ты куришь? — спросила Эвелин, и я, услышав это, обернулся.

Глядя на зажжённую сигарету, Шмидт улыбался.

— Наверное, года четыре. — Он стряхнул пепел в окно и, бросив короткий взгляд на свою собеседницу, спросил: — Ты когда-нибудь пробовала?

Моя возлюбленная засмеялась и отрицательно покачала головой.

— А хочешь? — И Кендалл протянул Эвелин свою сигарету.

Я уже готов был вскочить с места и закричать что есть мочи «Нет! Ни в коем случае!» — но, с силой сжав зубы, отвёл глаза в сторону и шумно вздохнул. «Ты же обещал не вмешиваться, — мысленно твердил себе я. — Она взрослая. Пусть сама делает выбор. Ты ведь не хочешь, чтобы она тебя ненавидела, верно?»

Эвелин улыбалась, но ничего не отвечала Шмидту. Он тоже улыбнулся и, повертев сигарету между пальцев, с недоумением пожал плечами.

— Неужели она так страшно выглядит? — спросил немец. — Ничего страшного-то и нет. Первая проба ни к чему пугающему не обязывает.

— Первая проба? — переспросила Эвелин. — Думаешь, бывает ещё вторая и третья?

— Ну, это с какой стороны смотреть. Так будешь или нет?

— Нет. — Моя избранница, больше не улыбаясь, отошла от окна и снова устроилась в кресле. — Кури один.

Я ощутил такое облегчение, точно скинул с плеч необычайно тяжёлый груз. Отведя взгляд от несколько озадаченного и расстроенного Шмидта, я слабо улыбнулся и присоединился к друзьям, которые с оживлением обсуждали что-то.

Неприязнь, которая овладела мной на время разговора Кендалла и Эвелин, не была рождена моим опасением в том, что она могла бы принять предложение Шмидта и попробовать курить; нет, я опасался вовсе не этого. Мой страх был иным, и он как раз являлся порождением ревности, которая мучила меня на протяжении всей моей жизни. Чего я

боялся? Боялся быть обманутым Эвелин, боялся, что разговоры с Кендаллом как-то на неё повлияют, что наши с ней отношения, в конце концов, дадут трещину? Не знаю, какой именно из страхов был реален… Я доверял Эвелин так, как не доверял никому, и не смел допускать мысли, чтобы по её вине наши с ней отношения канули в бездну. Я не думал, что Шмидт когда-нибудь сумел бы зайти так далеко в своей подлости, которая, как я считал, била в нём через край, и разрушить то, что мы создали с Эвелин. Я просто ревновал и вместе с тем люто ненавидел свою ревность.

В седьмом часу утра, как и обещал Мик, мы уже были в Лос-Анджелесе. Летний день встретил нас не по-утреннему жарким солнцем и чистым, ясным небом. Я отвёз Эвелин к ней домой сразу же после того, как мы выехали из аэропорта, и весь день просидел дома, бесцельно щёлкая каналы на телевизоре и чувствуя невыразимую лень. Делать ничего не хотелось, думать ни о чём не хотелось, и ничего меня в тот момент не интересовало и не тревожило.

Праздно проведённый день заставил меня лечь спать намного раньше обычного: в десятом часу вечера. Когда я уже лежал в своей постели, глядя в потолок и чувствуя себя необычайно одиноким без Эвелин, домофон внизу зазвонил. Я сердито вздохнул и решил, что не стану открывать, кто бы это ни звонил. Поворачиваясь с боку на бок, я слушал надоедливый звон домофона. А что, если это Эвелин? Вдруг что-то случилось?

Эта мысль в одно мгновение лишила меня лени, и я, вскочив с кровати, понёсся вниз. На мой вопрос, кто это, мне ответил голос Кендалла. Закатив глаза и напряжённо вздохнув, я всё же открыл ворота, мысленно отметив, что немец редко приносил мне под вечер хорошие новости.

Открыв дверь, я не без удивления увидел, что Шмидт пришёл не один: с ним была Мэрилин.

— Приехали, — сказал я голосом, лишённым энтузиазма. — Мало того, что раньше ты заявлялся ко мне без приглашения, так теперь ты приводишь с собой и своих подружек? Привет, Мэрилин.

Она улыбнулась и молча махнула мне рукой. Я изучающим взглядом смотрел на друга и не понимал его состояния: он был и не пьян и не накурен… Как я заметил через некоторое время, Мэрилин была такая же.

— Чем обязан? — спросил я, как радушный хозяин впустив гостей в дом.

— Да ничем, — ответил Кендалл и достал из рюкзака бутылку коньяка. — Мы просто ехали мимо и решили заехать на кофе. Видишь даже, что я привёз? С тебя кофе, с нас — коньяк.

— Кофе, насколько я понимаю, лишь повод для того, чтобы открыть коньяк?

— Кофе — это формальность для друзей, — улыбнулась Мэрилин. — Чтобы открыть коньяк, можно найти и сотню других городов.

— Городов? — переспросил я, недоуменно нахмурившись.

— Мать твою, Мэрилин! — с негодованием воскликнул Кендалл. — Ты сказала «городов»!

Взглянув на своего спутника большими глазами, девушка сначала расплылась в широкой улыбке, а потом звонко захохотала. Шмидт какое-то время с упрёком смотрел на неё, но потом сдался и тоже рассмеялся. Я, смутно догадываясь о том, что с ними происходило, испуганно глядел на своих гостей.